Граф Таррагона

Немигающие глаза и стекленеющие зрачки некогда того, кто держал в страхе и подчинении тайфу Таррагона и её подданных с равнодушием смотрел на прекрасную картину весеннего рассвета, озарявшего городские стены, купола и башни минаретов своим непостижимым и волшебным фиолетово-розовым сиянием.

Молодое солнце, показав из-за моря свою золотую голову, словно требовательный и избалованный карапуз забирало права у ночи, отгоняя ее к западу и заливая небосвод переливами красок.

Ибрахим подошел к отрубленной голове, поднял ее за волосы и, посмотрел в остекленевшие глаза своего бывшего повелителя, произнес:

– Нет, я лучше отнесу тебя к нему сам… – он нагнулся и снял в отрубленной шеи массивное золотое ожерелье, служившее символом власти над тайфой и некогда принадлежавшее Билалу-бен-Якубу. Теперь оно по праву должно вернуться к его наследнику, признанному духовенством эмирата. И вручить его должен будет ни кто иной, а именно он, Ибрахим…

Он засмеялся, громко и зловеще, потом, снова посмотрел в мертвые глаза Насира, которые безучастно глядели на него завораживающе-леденящим отсутствующим взглядом, нагнулся, сорвал с тела убитого им эмира верхнюю легкую шелковую залитую ярко-красной кровью накидку и, перед тем как завернуть в нее голову, тихо сказал:

– Вот так, Насир, жизнь иной раз поворачивается к нам самым неожиданным боком. Не обессудь, но мне еще очень хочется пожить на этом грешном свете. – Ибрахиму вдруг показалось, что в мертвых глазах срубленной головы мелькнула едва заметная искра злобы и ненависти. Он вздрогнул, по его затылку пробежали мурашки и слегка шевельнулись волосы, росшие на спине, тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение. – Э-э-э, братец, мы так не договаривались! Не надо сверкать глазками… – тем не менее, все еще не поборов испуг и зародившиеся в самом сердце какие-то смутные, но явно неприятные, предчувствия, он торопливо обмотал голову эмира накидкой, скрутил ее в узел и, перекинув через плечо, шагнул к лестнице.

По пути его взгляд упал на свой кривой ятаган, залитый кровью. Ибрахим – аккуратист и педант по сути недовольно сморщил лоб, развернулся, наклонился над телом и вытер лезвие об его одежды, после чего, бодрясь и выказывая всему миру, но, прежде всего самому себе, что он беспечен и никакие тревоги не беспокоят могучего начальника гвардии, стал спускаться по лестнице, демонстративно насвистывая себе под нос мотив какой-то мелодии…

– Повелитель, очнитесь… – негр дотронулся до плеча Филиппа. Тот открыл глаза и посмотрел на здоровенного детину. – Что-то суета поднялась в крепости. Будьте мужественны и готовы ко всему… – негр протянул ему длинный кривой кинжал с крепкой гардой. – В ближнем бою сгодится… – Филипп молча кивнул головой в ответ и, приняв кинжал, попытался подняться, но жуткая боль заставила его едва слышно застонать. Негр подхватил его под руки и резко поставил на ноги, убедился, что он способен самостоятельно стоять, поклонился и встал возле входа в камеру, что-то прокричал своим подчиненным, видимо, расставляя их на позиции, резко повернул голову к де Леви, с виноватым видом пожал плечами, после чего произнес. – все мы лишь игрушки в руках Аллаха, повелитель…

Крики и шум, нараставшие в крепости, усилились, к ним прибавился звон оружия, стоны и звуки боя. Филипп понимал, что в городе и крепости, судя по всему, творится что-то неладное, собрал все силы в кулак и приготовился к своему, возможно, последнему бою.

– Слава тебе, Господи… – тихо произнес он вслух. – Истинно говорю и уповаю на твою лишь благодать. Сегодня меня защищают нехристи… – он трогательно улыбнулся и посмотрел на широкие спины негров, готовившихся отдать свои жизни за него. – Велика и безгранична сила твоя…

Рамон носился вдоль позиций, как угорелый, орал до хрипоты, подгоняя медлительных, как ему казалось, пехотинцев и ополченцев. Конь его покрылся пеной – настолько седок замучил несчастное животное, бросая его от одного края войск к другому. Горд был обложен с юга и юго-запада, от побережья до гряды небольших холмов, тянувшихся от него к северо-западу.

– На холме срочно надо сделать частокол… – произнес он вслух, словно разговаривал сам с собой. – Неровен час, прости меня и охрани Господи…

– Дон Рамон! Дон Рамон! Мусульмане идут с севера! – К нему подскакал перепуганный испанский рыцарь, юное лицо которого с едва пробивающимися редкими волосками бороды и усов было бледное и растерянное. – Большая толпа! С хоругвями!..

– Э-э-эх, какой же ты еще глупый, Диего… – пожурил его Рамон. – У нехристей не бывает хоругвей. Хоругвь это, мой юный кабальеро, христианское знамя. А у них есть бунчуки, стяги, вымпелы и остальная дребедень…

– Но, дон Рамон, они подходят! – Диего дрожал от возбуждения. Видимо, это был его первый боевой опыт.