Граф Сантаренский

В тот же день, ближе к вечеру, прибыла герцогиня Элеонора. Ехала она в обычной кибитке, внутри которой постелили перину и накидали подушек. До карет пока не додумались. Судя по взглядам, которыми она обменялась со встречавшими ее аквитанскими рыцарями, кое с кем у нее были очень хорошие отношения. Герцог Генрих эти взгляды не замечал. Впрочем, он и жену замечал с трудом. Она нужна была только как довесок к герцогству Аквитания и для производства наследников. Говорят, Элеонора уже беременна, хотя пока это не заметно.

Вечером в крепости был шикарный пир. Перед его началом герцог Генрих порадовал меня:

— Будешь сидеть рядом со мной.

— Готов сидеть, где угодно, только не рядом с епископом Пуатинским, — сообщил ему.

Герцог Нормандский и Аквитанский понял, почему, и сказал мне с легким злорадством:

— Он будет сидеть по другую сторону, рядом с Элеонорой.

Если учесть, что у беременных обостряется обоняние, пир обещает превратиться для герцогини в пытку. В браках по расчету есть свои приятные моменты.

Джона посадили за главный стол, причем не в самый конец. Он ведь владелец двух маноров, то есть, в два раза богаче многих из присутствующих здесь рыцарей. Одноманорных рыцарей в Аквитании называли баккалаврами. Наверное, в насмешку над будущими выпускниками французских вузов.

На верхней части стола расставили посуду, привезенную герцогиней. Мне достались большое серебряное блюдо, двузубая серебряная вилка и острый стальной нож с серебряной рукояткой. Поскольку я считался англо-нормандским рыцарем, от меня не ожидали умелого пользования вилкой. Это столовый прибор даже среди аквитанской знати пока не прижился. Когда подали первое блюдо — говядину с острым перечным соусом, и я начал быстро поглощать его, ловко орудуя вилкой и ножом, в верхней части стола наступила тишина. Все внимательно наблюдали за мной.

— Византиец, — тихо сказал кто-то из рыцарей, объясняя мои способности в пользовании столовыми приборами.

Для них всё византийское — образец для подражания. Кроме, конечно, религии.

Кухня в Аквитании намного опережала английскую и нормандскую. Видимо, сохранили много римских рецептов. Ели не просто мясо, а искусно приготовленное с соусами и гарнирами. Само собой, и вино было намного лучше. Отдавали предпочтение легким белым. Красным тоже угощали. Не было только крепкого испанского вина.

Перед пирующими выступали музыканты, жонглеры, трубадуры. Последние в основном распевали о прекрасных дамах, поглядывая при этом на Элеонору. Наверное, прекрасным для них было доступное. Для искушенного слушателя, вроде меня, поэзия их была примитивна, на уровне местечкового рэпа, но на многих пировавших производила впечатление. Трубадуры — это одна из разновидностей попрошаек. Не воюют и не пашут, но живут хорошо. Если бы я сказал рыцарям, сидевшим за столом, что через восемьсот лет именно трубадуры станут королями, затмят своей популярностью папу римского, они бы громко посмеялись над такой глупой шуткой. Им в дурном сне не привиделось бы, что Ливерпуль станет известен на весь мир, благодаря четверке удачливых попрошаек.

После трубадуров выступило и несколько рыцарей со своими поэмами. Одни из них, Бертран де Борн, воин-поэт, как он себя величал, — молодой мужчина, рослый и с виду сильный, с лицом более высокомерным, заносчивым, чем у Люка де Туара, — пропел о прелестях красавицы-жены, у которой холодный и злой муж, не уделяющий ей должного внимания. Рыцарь клятвенно обещал дать даме все, что ей не хватает. Если она даст ему.

Герцог Генрих слушал его как бы вполуха, но по тому, что он начал пить вино большими глотками, а не мелкими, как обычно, я догадался, что мой сеньор раздражен. Я с высоты двадцать первого века знал, что поэтический талант выбирает ядовитую оболочку. После себя поэт оставляет не меньше гадких подлостей, чем талантливых строк. Поэтому и живут не долго. Затем так называемый воин-поэт начал петь о своем поединке с сарацином. Противник размахивал саблей, как дубиной, а бравый рыцарь, издеваясь, шлепал его мечом, пока не наскучило, а потом разрубил напополам. Я почти искренне рассмеялся.

Бертран де Борн, певший хвалу самому себе, запнулся на полуслове и замолчал обиженно.

— Прости, не хотел тебя прерывать! — шутливо сказал я. — Поэзия имеет право на преувеличения, даже такие невероятные!

— Хочешь сказать, что я вру?! — грозно спросил поэт-воин.

— Я хочу сказать, что в Португалии дважды сражался с сарацинами в поединке перед сражением. Оба были отменными фехтовальщиками, — ответил я.

— Хорошими фехтовальщиками они были только в сравнении с тобой! — произнес насмешливо рыцарь Бертран.

Несколько аквитанцев, сидевших в конце стола, засмеялись.

— Мы можем выяснить, кто из нас какой фехтовальщик, в любое удобное для тебя время, — спокойно предложил я.

— Да хоть сейчас! — принял вызов воин-поэт.

— Сейчас вы у меня на пиру, — отрезал герцог Генрих. — Завтра будет турнир. После него и сразитесь, — сообщил он и добавил, насмешливо глядя на Бертрана де Борна: — Если не передумаешь.