Граф Сантаренский

Я взял меч в ножных и похлопал им по плечу кастеляна. Проснулся он моментально и уставился на меня так, будто увидел ожившее привидение. Давно небритое лицо с красными вмятинами от складок на подушке выражало желание проснуться и избавиться от жуткого кошмара.

— Одевайся, — тихо сказал я и предупредил: — Не вздумай дурить: погубишь себя и свою семью.

От звука моего голоса проснулась и его жена. Маленькие глаза на ее блестящем от жира лице сперва распахнулись, став круглыми, а потом от страха превратились в узкие щелочки. Она не завопила о испуга, только прикрыла рукой растекшиеся по груди сиськи.

Я перешел в холл третьего этажа, остановился у узкого окна без стекла. Оно выходило на ворота. Над надворотной башней развевалась моя хоругвь. Представляю, какой ребус сейчас разгадывают рыцари и солдаты герцога.

Кастеляна и его семью посадили в телегу, запряженную самой чахлой лошадью. Когда открылись ворота замка и опустился подъемный мост, эта телега в сопровождении десяти моих сержантов покатила через лагерь осаждающих под свист и улюлюканье. Ее проводят на безопасное расстояние и там отпустят. Пусть дерзкий кастелян попробует объяснить виконту Люку де Туару, за что его отпустили живым и здоровым из захваченного замка, в котором погибли все остальные защитники? Трупы мои ребята покидали в реку со стены. Мертвые защитники замка резво скатывались по обрывистому берегу.

Я встретил Генриха Нормандского и Аквитанского возле входа в донжон.

— Предлагаю позавтракать в завоеванном тобой замке, — пригласил я.

— Сколько ты заплатил кастеляну за предательство? — первым делом спросил герцог Генрих.

— Какая разница! — ответил я. — Главное, что замок был захвачен. Значит, его можно вместе с сеньорией подарить более верному вассалу.

Так можно было бы поступить и в случае сдачи замка, но обычно его возвращали владельцу после заключения мира. А вот если замок взят штурмом, ему находили нового, более компетентного или верного хозяина.

— Замок и вся сеньория — твои, — понял намек Генрих Нормандский и Аквитанский. — Поскольку деревни разорены, на пять лет освобождаешься от налогов и службы за них.

— Ничего, если я обменяю сеньорию на земли в Англии? — спросил я. — Мне удобнее защищать владения, которые расположены рядом.

— Я с удовольствием дам тебе за нее такую же и даже большую в Англии, — заверил меня герцог Генрих.

Хорошее предложение. Вот только в Англии Генриху пока ничего не принадлежало. Он понял мои сомнения и произнес твердо:

— Как только подавим мятеж в Аквитании, со всей армией отправлюсь в Англию завоевывать причитающийся мне трон! Надеюсь, ты мне поможешь?

— Следующим летом я буду к твоим услугам, — также твердо заверил я.

31

После захвата замка, мятеж начал стремительно затухать. Никому не хотелось терять владения, выбивая незначительные привилегии или продвигая интересы французского короля. Когда мы осадили следующий замок, в наш лагерь приехал епископ Пуатинский с предложением мира. От него воняло, как от общественного сортира. Говорят, что с него буквально сыплются вши, черви и прочие насекомые, потому что не моется и не переодевается, истязая свое тело, чтобы прослыть святым. В эту эпоху неряшливость и нечистоплотность являлись синонимами святости. По словам епископа, мятежники вдруг осознали свою вину, решили покаяться и принести присягу герцогу Нормандскому и Аквитанскому. Это при том, что вероломство знати Пуату вошло в поговорку: «Храбрость пуатинцы заменяют неверностью». Генрих Нормандский и Аквитанский милостиво простил их.

После этого мы отправились в Туар — небольшой город на берегу реки Туэ, в честь которой он, скорее всего, и назван. Город был обнесен каменной стеной, довольно высокой и широкой. В Англии города такого размера пока обходились деревянным частоколом. Хотя брать нам Туар не надо было, я прикинул, что со стороны реки он защищен плохо: башни только на углах и одна посередине, куртины между ними слишком длинные. В город зашли рыцари, оруженосцы и слуги. Знатные, и я в том числе, обосновались в крепости, которая примыкала к северной стене. Остальные — в домах горожан. Пехота расположилась на поле возле его стен. Брабантцы, как саранча, тут же объели все поля и огороды в округе.

Через день в город прибыли лидеры мятежа со своими свитами. Виконт Люк де Туар оказался молодым человеком лет двадцати с вытянутым, лошадиным лицом, на котором самой заметной деталью был длинный нос, кончик которого немного загибался, напоминая орлиный клюв. Его лицо как бы говорило, что, если у тебя нет мании величия, значит, ты — ничтожество. Ехал он на сером арабском скакуне, не самом лучшем представители своей породы. У меня здесь был конь красивее и резвее, не говоря уже о тех, что остались в Португалии. Виконт и его свита были одеты даже ярче, чем анжуйцы, за что я про себя назвал их попугаями. Они заметно отличаются от живущих на правом берегу Луары: в них больше от римлян, чем от германцев. Правда, в отличие от римлян, более эмоциональные и непостоянные.