Граф Рейхард (СИ)

В харчевне «У старых ворот» с самого утра горланили посетители. Под низкими сводами слышались раскаты грубого хохота и непристойные песни. Люди ругались, судачили, твердили своё, не слушая собутыльников, чокались кружками, мокрыми от вина и браги, и под этот стук то здесь, то там вспыхивали ссоры, в которых драчуны рвали друг на друге одежду. В общий шум вносили свою лепту даже мухи, которые с громким жужжанием бились о запылённые слюдяные стёкла. Большинство посетителей явились в Тюбинген по случаю ярмарки, и потому споры и разговоры велись главным образом о товарах, ценах и новых налогах, которые установил маркграф. Но не менее бурно обсуждали и недавнее воззвание папы отвоевать у язычников Гроб Господень.

— Всюду собираются люди с крестами на спинах, — толковали чуть ли не за каждым столом. — Готовятся к походу в Святую землю… Папа обещал им благословение и отпущение грехов…

— Жизнь в тех краях — чистый рай, — мечтали выпивохи. — Пряности растут чуть ли не на каждом кусту, а золото считай что под ногами лежит, нагнись и подними…

О том же говорили и за столом Ганса Кмоха — зажиточного крестьянина из окрестностей Тюбингена, рослого и уже довольно пожилого, с большим красным лицом, окаймлённым седеющей бородкой. Он усмешкой слушал приходского писаря Якоба Герштеккера, бубнившего ему в ухо:

— Добра у язычников целые горы, и всё дешёвое… Кто уйдёт в поход, вернётся с полными карманами золота, вот увидишь…

А посмеивался Ганс потому, что ему и здесь жилось неплохо. У него был дом, коровы, свиньи, козы. Местный барон, у которого Ганс арендовал землю, ему благоволил: три сына Ганса служили в дружине барона и проявили себя храбрыми воинами. Жена Ганса каждое утро отвозила в город молоко и сыр, получая за это звонкую монету. На что ему Святая земля?

Хозяйка харчевни открыла окна, выпустив насытившихся мух и впустив новых, изголодавшихся, которые с жадностью набросились на липкие столы и посуду. С улицы в харчевню ворвались говор многолюдной толпы, мычанье волов и скрип телег. Послышался и однотонный звук колотушки, в которую стучат, прося дать им дорогу, бродячие слепцы.

Петер Цвиглер — помощник деревенского кузнеца, здоровенный детина с рябым лицом, привстал и посмотрел в окно.

— Это те самые нищие, которые третьего дня проходили моей деревней, — сказал он, выпучив глаза. — Точно, они! Уже и сюда припёрлись!

Тщедушный писарь, допивавший третью кружку, утёр ладонью свой залитый пивом бритый подбородок.

— Как бы они не занесли чуму или чего похуже, — заметил он. — И позволяют же им шляться по дорогам! В Силезии таких сжигают на кострах, чтоб не разносили заразу.

— Да нет, это безвредный народишко, — благодушно возразил Ганс, тоже посмотрев в окно. — Побираются Христа ради, и Бог с ними…

Слепцы с несвязным пением, ковыляя на своих деревяшках и держась один за другого, вошли на задний двор харчевни и сгрудились у стены. Белки невидящих глаз обращались на всех проходивших мимо, из запылённых лохмотьев высовывались культи рук и ног, щербатые рты жалобно тянули: «Подайте, господин, на кусок хлеба!»

Через час, когда Ганс с помощником кузнеца и писарем выходили из харчевни, они всё ещё были тут. Помощник кузнеца остановился и вгляделся в одного из них. Писарь потянул его за рукав:

— Идём, мы ведь ещё собирались посмотреть на комедиантов…

— Погоди, — на большом раскрасневшемся лице Цвиглера отразилось волнение. — Сдаётся мне, что вон у того слепца физиономия в точности такая, как у Фрица Хебера, нашего бочара! Хебер пропал в тот день, когда эти убогие околачивались в нашей деревне… Ну да… Очень похож… Особенно нос — крупный, со шрамом на переносице… Этот нос не спутаешь ни с каким другим! Я готов поклясться, что это нос Хебера!

Писарь засмеялся.

— А может, это сам Хебер здесь нищенствует, переодевшись в лохмотья? — ехидно спросил он. — Вот было бы забавно!

Цвиглер рассматривал слепца так и этак.

— Нет, это не Хебер… Тот высокого росту и ладно сложен, а этот какой-то низенький, невзрачный, одна нога короче другой… Но нос… Боже мой, нос! Ведь даже шрам на том же самом месте!..

Интерес приятеля невольно передался Гансу. Он тоже начал разглядывать нищих и подмечать в их облике странные особенности.

— Они и болеют как-то по-чудному, — сказал он. — Гляньте хотя бы на этого, что держит колотушку: одна нога вроде бы здоровая, толстая, волосатая, а вторая — ссохшаяся, потемневшая, как у трупа…

— Ты прав! — пьяно выкрикнул писарь. — Вон у того крайнего слепца то же самое: одна нога здоровая, а вторую хоть отрывай да выкидывай… — Он расхохотался от неожиданно пришедшей ему забавной мысли. — Смотрите, если здоровую ногу одного слепца приставить к здоровой ноге другого, то получились бы две здоровые ноги — правая и левая, клянусь бородавками моей тётушки! Ха-ха-ха!.. Ведь правда: у одного здорова правая нога, а у другого — левая!.. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..

— А у того коротышки одна рука в язвах, а другая здоровая и как будто похожа на женскую, — подхватил наблюдательный Ганс. — Хоть и грязная, но пальчики пухленькие…