С первой ночи понесла. Сама удивилась: в сорок пять годков? Папа десятью годами моложе. Не то что в силах был: куда девать их — не знал. С тем и не крылся. Сам всегда говорил — вестовщицам дворцовым работы не оставлял. Согрешил, мол, матушка, нынче. Как тебя в нынешнем положении твоем беспокоить! Опростаешься, тогда свое возьмем. Я с каждой девкой о тебе одной думаю — оттуда и силы берутся. «А обождать не можешь?» — в шутку спросила. Загрохотал: «Взорвусь, матушка, как есть взорвусь. Как самовар распаяюсь, сама же пожалеешь. Родила бы ты только». О младенце все придумал: и в голове, мол, матушка государыня, не держи. Никакой тебе заботы не будет, а дитя счастливо век свой проживет — моя в том забота. На Островки в гости к покорному своему слуге поедешь к сроку, а уж там своя рука владыка. Говорила: не сама ведь поеду. Тебе ли не знать, сколько свиты, глаз пронырливых, ушей всеслышащих. Смеялся: может. Островки для того и куплены. Там промеж островков да тропок лесных так запутаешься — входу-выходу не найдешь. А ребята мои за каждым гостем знаешь как присмотрят. Не огорчайся загодя, матушка. Бога не гневи. На последнем месяце на руках носил: это чтоб и мне тягость твою, государыня моя, ощутить. Гляди, на вытянутых руках держу: хорошо ли тебе, государыня моя. Подарки дарить вздумал. Драгоценности из Парижа и Лондона выписывать, бриллианты из Амстердама. Что ни примерит, все бранить принимается: такое ли тебе, государыня, нужно. Не родился, видно, мастер, чтоб Великую Екатерину обиходить.