Граф Платон Зубов

Дочь родилась под Новый год, смотреть не стала: не привыкать же к младенцу. Фамилию свою, по обычаю, дал: Темкина. Как Бецкой от Трубецкого. Об имени поспорили. Настоял: Елизавета. Столько, мол, в Европе нынешним времени толков о Самозванке: Елизавета да Елизавета. Вот и пусть сумятицы еще больше станет. Смеяться принялся: не любишь, государыня, покойную императрицу. А ведь она тоже побочная. Незаконная. Даже не привенчанная. Вспомни: государь Петр Алексеевич с тезкой твоей, Екатериной Алексеевной Первой, когда венчался? После Прутского похода? В 1712-м году? А императрица-то покойная в год Полтавского сражения на свет пришла от маркитантки простой, что под телегами солдатскими промысел свой справляла. Чем же наша Елизавета Темкина хуже? О Самозванке говорить не любил. Может, просто не хотел. Что сказать, не знал. Кто-то за столом обмолвился: Самозванка. Промолчал. Как-то раз между прочим бросил: Шувалов Иван Иванович все время около нее вьется. Трус-трус, а тут куда только страх девает. Любил ли, мол, покойную государыню? Что скажешь? Все знали, привязан был. Очень. Болела перед кончиной. Видеть никого не хотела. В покоях круглый день ночь: занавесы темные, плотные опущены. Смотреть себя в зеркалах не могла. А Шувалов, как часовой, в антикамере. Днем и ночью. Отлучится на минуту и обратно торопится. Чуть не бежит. Папе иначе ответила: фаворит! Что ему остается без его государыни? Странно так посмотрел: и это тоже, только… Что только? Сказывали, никаких подарков от государыни не принимал, от чинов и то отказывался. Почему бы? Не удержалась: потому что сам богат был. Все говорят, что шкатульные деньги императрицы Анны Иоанновны ему перешли, до копеечки. Позаботилась царица, ничего не скажешь. Деньги-то российские. Государь Петр Великий их на представительство — не на бастардов давал. — У самой-то гроша ломаного за душой не было. Плечами пожал: какая разница. А богатства много никогда не бывает. Не верю в такого человека, чтобы «хватит» сказал. Противно то нашему естеству. Вот если о дочери думал… К тому же богатства-то его в иноземных банках быть должны. Где иначе?

Вскрикнуть младенец не успел, как исчез. Папа еще и с Бецким договорился. Быстро язык общий нашли. Папа, когда нужно, все мог. А ночи те, первые, не повторились… Так уж вышло. О Самозванке пришлось снова Орловых просить. Алексею Григорьевичу флот Средиземноморский поручен был — ему сподручнее. Вот только как поверить ему было? Как поверить… Разговор вышел нелегкий. Все обиды старые заколыхались. Вида не подала, а память как муравейник развороченный. Одно поняла: сам на былое место брата вернуться бы рад. Показалось? Нет, пожалуй. Марья Саввишна чайку попить пригласила. Ввечеру. Дверку приотворила. Легонько — будто сквозным ветром потянуло. Не растерялся. Неделя как день один пролетела, благо папа в Москве делами занимался, а главнокомандующему к своему флоту торопиться приходилось. Неделя… Такое не забудешь.

Из рассказов Н. К. Загряжской[10]А. С. Пушкину.

Орлов [Алексей Григорьевич] был [палач] в душе, это было как дурная привычка. Я встретилась с ним в Дрездене в городском саду. Он сел подле меня на лавочке. Мы разговорились о ком-то. — «Что за урод! Как это его терпят?» — Ах, батюшка, да что же прикажешь ты делать. Ведь не задушить же его. — «А почему же и нет, матушка?» — Как! и ты согласился бы, чтобы твоя дочь Анна Алексеевна вмешалась в это дело? — «Не только согласился бы, а был бы очень тому рад». — Вот какой был человек!