Граф Платон Зубов

— Ничего, ничего, Лизавета Васильевна, Бог даст, не придется тебе скоро так себя убивать. По–новому заживем, по–царски!

— Ой, что ты, Александр Николаевич, даже сердце обрывается. Как это — по–царски? Разбогатели мы с тобой, что ли?

— Да ведь это как посмотреть. Не то что мы с тобой, матушка, а все семейство наше, глядишь, в золоте купаться начнет.

— О Господи, не бредишь ли, Александр Николаевич?

— Если и брежу, только на радостях. Платон-то наш…

— Что Платоша? Производство какое получил?

— Выше, выше, матушка, забирай! Князь Николай Иванович, дай ему Господь всяческих благ и долголетия Мафусаилова, представил нашего сыночка самой государыне императрице!

— Понятно, честь великая, а дождь-то золотой причем?

— Лизавета Васильевна, всегда ты у меня была особой вострой. А ну пораскинь умом. Господина Мамонова более при дворе-то нет.

— Да уж, вольно было дураку вместо дворца на убогое житье московское польститься.

— И слава Богу. По крайней мере место освободил, и вот князь Николай Иванович Платона нашего императрице представил!

— А Николай Иванович при чем? Известно, адъютантов постельных государыне императрице не кто-нибудь — один князь Таврический представляет.

— Представлял, Лизавета Васильевна! Представлял! А теперь на театре военных действий застрял. То ли сам ехать в столицу не хочет — сказывали, так там роскошествует, что самому султану турецкому впору. То ли императрица видеть его не желает. От князя нашего доклада потребовала, как дела-то в армии обстоят. Больно на светлейшего гневалась. Вот тут князюшка о нашем Платоше и позаботился.

— И ты думаешь?..

— А что, матушка, парень хоть куда. Ты у меня, Лизавета Васильевна, таких красавцев родила, что и в свет не стыдно показаться.

— Ох, батюшка, батюшка, красавцы-то красавцами, а жизнь-то у них какая? Не больно на свою красоту невест с приданым найти могут. А без денег…

— Так оно, выходит, и к лучшему, что невест еще не сыскали, да и где их здесь искать? Вот в Петербурге!

— Больно ты, Александр Николаевич, прижимист. В ежовых рукавицах сынков держишь. Им бы поразвернуться…

— На мои-то деньги? Шалишь, матушка, такому не бывать. Пусть каждый на своем сидит. Сам за себя отвечает. Мне ведь, сама знаешь, сокровища с неба не падают. В поте лица добываю. Перед одним князем сколько вертеться приходится. Сладко оно, думаешь? Может, и не больно он в хозяйство вникает, так ведь в уши мало кто надуть может. Так с опаской да оглядкой и живешь.

— Мне ли не знать, Александр Николаевич, но ведь сыновья твои, кровь твоя.

— Перестань причитать, Елизавета Васильевна, в гнев меня не вводи. Лучше подумай, как счастье-то нам свое удержать.

— Так что — не решено дело-то?

— Князь Николай Иванович сумнения не имеет. Велел с Платоном потолковать, наставление ему родительское дать. И тебе, матушка, нечего в стороне оставаться.

— Да ведь неловко как-то, Александр Николаевич. Что тут сынку скажешь?

— Скажешь, скажешь, матушка! Что мне говорить — без тебя знаю. А ты Платона наставить должна, чтобы нас в случае своем, не приведи Господь, не забыл. О родителях — в первую голову. С чинами там для меня, для тебя — чтобы ко двору взяли.

— Ко двору! Шутить изволишь, Александр Николаевич! Сразу и ко двору. У Мамонова вот…

— А нам Мамонов не указ. Каждый по своему разуму живет. Да и то в толк, матушка, возьми, государыня-то тогда на пару лет моложе была. И тогда, чай, не девочка, а теперь и вовсе. Успеть Платону надобно. И мы с тобой не молодые, и нам, матушка, особо долго ждать не приходится. Как ни суди, помрем, ему же все достанется. Расчет верный.

— Не ему одному, батюшка, что ж ты остальных-то деток обижать собрался.

— Вот ты об остальных и втолкуй Платону. Стараться для всего семейства должен. Очень стараться.

— Не сразу же…

— То-то и оно, что сразу. На радостях всегда больший кусок отломиться может.

— Повременить надо, чтоб неудовольствия какого не вызвать.

— Ишь, опасливая ты какая, Лизавета Васильевна. Неудовольствие! Уж коли въедет Платон в дворцовые апартаменты…

— О Господи, страх подумать! Наш Платоша…

— Погоди, не перебивай! Коли въедет, то так сразу не выедет. Не бывает так. Хоть для порядку, а полгодика, год и поживет. А Бог даст, угодит, тогда уж к первым кускам и другие прирезать можно.

— Ох и смелый ты, батюшка.

— А тут уж робеть нечего. Дело такое — как на штурм идти. Другая у меня забота: тихий больно Платон. За Валерьяна бы не тревожился. Валерьяну пальца в рот не клади.

— Полно, полно, что уж ты так на него, Александр Николаевич! Ну, может молодец за себя постоять, охулки на руку не положит, так не разбойник же какой.