Граф Платон Зубов

— Полноте, Дмитрий Григорьевич! Вам бы поэтом — не живописцем быть. Какая любовь? Жениха толком не видала, двух слов с ним не сказала — за гордостью своей пошла. Долгоруков и сам готов был отступиться, она на своем настояла.

— Князь Иван Михайлыч рассказывал, свадьба что ни на есть самая скромная. Только что венчание церковное. Да и то большинство родных и не подумало приехать: кому знакомство с опальным фаворитом надобно? Вот тут Наталья Борисовна со своими юными годочками-то и вскинулась. Мол, долг мой — мужу опорой стать.

— Опорой ли, обузой ли — кто теперь скажет.

— Никогда не соглашусь, Василий Васильевич! Разве не счастье, когда родная душа рядом — и погорюет, и позаботится.

— Только не для Ивана Алексеевича Долгорукова. Из дворцовых-то покоев да в ссылку! Ему все близкие виноватыми представлялись. На ком только зла не вымещал, а уж на Наталье Борисовне прежде всего. А тут еще дети пошли — в сараюшках да избах!

— Князь Иван Михайлович сказывал, что родитель его в Березове родился.

— Вот видите — в Березове! Сколько в тех краях народу сгинуло. Поди, году не прошло, как Меншикова там же схоронили, за ним дочь его, за императора Петра Алексеевича Второго просватанную. А тут и вторую невесту–горемыку привезла, государыню–невесту Екатерину Алексеевну Долгорукову. Нрава государыня была крутого. С братцем никогда не ладила. Во всем его одного винила. А уж невестку–дуру, как сама выражалась, прямо возненавидела.

— Любовь, Василий Васильевич, все претерпит — вам ли этого не знать!

— Любовь-то да. Когда со смыслом. С пониманием. Наталье Борисовне одни детки достались. Сама своих младенцев выходила, подняла, а тут как раз и мужа лишилась. Императрица Анна Иоанновна велела по делу Долгоруковых вторичное следствие учинить, в заговоре мнимом обвинить да и порешить всех разом. Тут уж родитель Александра Васильевича Суворова постарался. Спуску никому не дал.

— А смелость, смелость-то в княгине какая! Вернулась с сыновьями из Сибири судьбой их сама занялась. Ничьей помощи не ждала и не просила. По ее словам, все руки родственные с негодованием отвела: не помогли в несчастье, не нужны после. Вот и во внуке ее сила эта оказалась, и доброта, и любовь великая. Да знаете ли вы, какую он сам на себя эпиграмму написал? Сам же мне и подарил. Многим ли такое дастся:

Натура маску мне прескверну отпустила,

А нижню челюсть так запасну припустила,

Что можно из нее, по нужде, так сказать,

В убыток не входя, другому две стачать.

Глаз пара пребольших, да под носом не вижу,

То есть я близорук: лорнета ненавижу!

— При Малом дворе он в любительских спектаклях участвовал и с отменным успехом. Там и супругу свою будущую встретил. Фрейлину.

— Наверно, живостью своею не угодил великому князю.

— Вовсе нет. Так по сердцу наследнику пришелся, что императрица его немедля в Пензу служить назначила. Не по душе государыне было, чтобы вокруг цесаревича преданные люди находились. А уж коли о Долгорукове заговорили, в голову мне пришло: скольких же вы, Дмитрий Григорьевич, литераторов наших, изобразили! Не есть ли это некая магическая связь вашего таланта живописного с талантами российскими литературными? Полюбопытствовать хотел: никак вы и с доверенным секретарем нашей государыни, Александром Васильевичем Храповицким, дружбу водите? Портрет его, поди, уж лет десять как вами написан. Способности что в службе, что в литературе у господина Храповицкого немалые.

— С Украины знакомы. Александр Васильевич там еще у графа Кирилы Григорьевича Разумовского службу начинал. Очень графу по сердцу пришелся легкостью сочинявшихся им бумаг. Григорий Николаевич Теплов к заслугам его и то относил, что писать умел четко и красиво — без перебеливания. Никогда его рукописи перебеливать не приходилось.

— Канцелярист!

— Александр Васильевич на том и в Сенат попал — равных ему не найти было. Только в департаментах много не высидишь в смысле чинов и жалованья, как сам он говаривает.

— А к государыне в личные секретари как же попал? Кто порекомендовал или поручился?

— А чего же тут гадать. Граф Александр Андреевич Безбородко да граф Петр Васильевич Завадовский. Оба постарались.

— Ласковый теленок двух маток сосет.

— Я бы по–иному сказал. Александр Васильевич всем полезен умел быть. Переводы, говорили, превосходные делал. Песни в русском стиле сочинять принялся и опять же с успехом. И притом убеждениям своим не изменял. У государыни в доверенных лицах оказался, и то утверждал, что самодержавие ограничить следует. Без того условия державе в цветущее состояние никогда не прийти.

— Выходит, не случайно Александр Васильевич первые уроки языка российского Александру Николаевичу Радищеву давал.

— Какая же случайность. А Михаила Васильевич, ихний братец, и вовсе открыто об отмене крепостного права рассуждаёт. По его суждению, не имеет права один человек быть господином живота и смерти другого человека, одинаково с ним Господом нашим созданного. Оброки в своих деревнях снизил. Школу открыл.