Граф Орлов, техасский рейнджер

Капитан Орлов оглянулся на Прайса. Только теперь, на свету, он смог разглядеть, что рейнджеру и в самом деле изрядно досталось там, в таверне, когда огромный негр сокрушил стены, чтобы взять его в плен. Волосы на голове слиплись от крови, превратившись в корку, покрытую пылью. Лицо землисто-серое, губ просто не видно. «Он потерял много крови, — подумал Орлов с тревогой. — И, похоже, от внутреннего кровотечения. Показать бы его врачам… Да, пожалуй, от них мы бы не услышали ничего обнадеживающего».

— Шон, держись, — сказал он.

Прайс с трудом подал ему руку, и Орлов пожал холодную ладонь. «Плох, совсем плох», — подумал он. И вдруг ощутил такое крепкое ответное рукопожатие, что устыдился своих страхов.

— Ты тоже держись, — сказал рейнджер. — И помни — мы договорились.

20

Под утро на тростниковой крыше появилась роса, и ротмистр поспешил собрать ее, используя носовой платок. Он выжимал его над ржавой консервной банкой и набрал примерно с полстакана. Пока еще жажда не была мучительной, и Бурко решил, что выпьет эту воду только вечером, перед тем как выйдет наружу. Выпьет сразу всю. Если же делить столь скудный запас на порции, то вода просто смочит горло, не дойдя до желудка.

Надо поменьше двигаться и ничего не есть, и тогда без воды можно продержаться довольно долго. Он вспомнил, как лежал в засаде на горной балканской тропе. С ним было еще шестеро казаков, и на всех оказалась лишь одна фляга с водой. Примерно в сотне шагов журчал ручей, стекающий по скале — но он был на другой стороне пропасти. И к исходу вторых суток его журчание просто сводило с ума. Когда же, наконец, появился турецкий генерал со свитой, и когда свита была расстреляна, а генерал стоял с поднятыми руками — на него никто и не глядел, все срывали с убитых баклажки с водой и жадно пили. «Хорошее было дело, — подумал Бурко. — И место там было красивое. Горы…»

Увы, место, где ему пришлось укрываться ныне, отнюдь не прельщало глаз красотами. Сквозь щель в стене он видел только пыльную улочку и площадку вокруг заброшенного колодца. За плоскими крышами хижин виднелась далекая серо-зеленая стена, в которой угадывались подножия гор. Но чтобы полюбоваться очертаниями вершин, надо было либо расширить щель, либо самому высунуться наружу — а ротмистру не хотелось лишними телодвижениями привлечь к себе внимание тех, кто с ночи находился возле его укрытия.

Они несколько раз сменили друг друга — Бурко это понял по тому, как менялись голоса, звучавшие порой прямо возле стен дома, где он прятался. Он долго пытался понять, чего им тут надо. Ну ладно, ночью они сбежались сюда, чтобы встретить своего предводителя, Джерико. Однако тот, судя по всему, вошел в деревню с другого конца. Зачем же оставаться тут? Бурко надеялся, что они заснут хотя бы на рассвете, и тогда он мог бы незаметно выскользнуть из дома. Но они ни на минуту не сомкнули глаз, сидя у костра и ведя бесконечные пустые разговоры. Перед рассветом подошла еще одна парочка, от них-то Бурко и услышал про то, что Джерико вернулся с богатой добычей. Новость всех порадовала, однако площадка возле колодца не опустела. В конце концов ротмистр понял, что в банде соблюдается почти военная дисциплина. Во всяком случае, здесь имели представление о том, как важен дозор, выставленный на границе расположения. Мысленно поставив бандитам высший балл за знание тактики, ротмистр улегся поудобнее и решил выспаться. Ночью ему потребуется освежить и собственные тактические познания: на тему «Проведение ночных перемещений между вражескими постами».

Думал ли он, отплывая в Америку, что в деле политического сыска может пригодиться военный опыт? Нет, не думал. А ведь Петр Иванович Рачковский, новый руководитель заграничной агентуры, предупреждал его: «Вы отправляетесь на войну, и не забывайте об этом ни на минуту. Война, развязанная террористами против Отечества, ведется на невидимых фронтах, и линия обороны проходит через наши с вами сердца…»

Петр Иванович в недавнем прошлом занимался журналистикой, на военной службе никогда не состоял, и видимо, опасался, что ротмистр недостаточно серьезно его воспринимает. Его напутственная речь содержала множество подобных цветистых оборотов, и Бурко привычно пропускал их мимо ушей. А зря. Хоть ему и не удалось обнаружить никакой связи между столичными «динамитчиками» и эмиграцией, на войну он таки угодил. На самую настоящую войну.