Отставку министру просвещения царь подписал 18 апреля — в Страстную пятницу, накануне Светлого воскресения Христова. И на Пасху в самых разных кругах образованного общества христосовались с возгласом: «Толстой сменен, воистину сменен», отмечая, что это «красное пасхальное яичко» преподнес подданным империи Лорис-Меликов. Само имя Толстого стало своего рода символом правительственной политики, идущей вразрез с общественными интересами, и его отставка не могла восприниматься иначе как поворот правительственного курса навстречу обществу. Она принесла Лорис-Меликову едва ли не большую популярность, чем его обращение «К жителям столицы». Смещение ненавистного министра уже было как бы началом исполнения обещания «оградить законные интересы общества». К ликованию либеральной печати присоединился голос «Народной воли», признавшей, что «отставка этого министра народного помрачения есть действительная заслуга диктатора»349.
Но каждая победа диктатора увеличивала и число его врагов — скрытых и явных. М.Н. Каткова Михаил Тариелович изначально воспринимал в числе возможных противников: негативный отклик «Московских ведомостей» на обращение начальника Верховной распорядительной комиссии «К жителям столицы» в этом убеждал. С настороженностью следя за действиями диктатора и собирая о нем сведения от своих осведомителей, Катков до поры воздерживался от явных выпадов против него. При вступлении на пост начальника Верховной распорядительной комиссии Лорис-Меликов попытался зару
В передовой, посвященной отказу французского правительства выдать русским властям Л.Н. Гартмана, участника покушения на царя, дается развернутая и прямая критика диктатуры. «Мы так странно ведем дела, — объясняет Катков невыдачу Гартмана, — что в умах французов могла зародиться уверенность, что власть в России если не завтра, то послезавтра достанется тому же Гартману или Лаврову». Все кругом сомневаются, по словам издателя московской газеты, в прочности нашего положения, «видя, как неясна и неопределенна наша правительственная программа, как силен повсюду господствующий у нас обман и как нагло предъявляет свои требования вражеская крамола, с которой правительство борется — не борется»351. Упреки Каткова адресуются правительству, Верховная распорядительная комиссия прямо в его статье не называется. Но все понимали, против кого направлялся обличительный пафос «Московских ведомостей»: борьбу с крамолой возглавлял Лорис-Меликов.
В либеральной группировке, складывавшейся вокруг диктатора, возник вопрос о необходимости дать московской газете цензурное предостережение. Встревоженный К.П. Победоносцев, не менее чем Катков стоявший на страже царской власти, поспешил снестись с министром внутренних дел Л.С. Маковым. «Какой же был бы скандал и какая беда правительству, если бы это свершилось», — высказался он по поводу возможной цензурной кары своему единомышленнику. «Ну, поверьте, Константин Петрович, на столько-то у меня хватит нюху», — многозначительно ответствовал Маков. От Победоносцева Катков узнал, что «известная статья по пов[оду] Гартмана» «очень понравилась цесаревичу»352.
Все более ожесточавшийся против Лорис-Меликова ведущий публицист самодержавия после отставки Д.А. Толстого становится непримиримым врагом диктатора, хотя и сознавал, что у того есть немало
* * *