Однако горячие источники и умеренный влажный климат оказались мало эффективными для больного. Духовные переживания, нравственные страдания истощали графа. Во всяком случае, находясь зимой 1883/84 г. в Петербурге, Михаил Тариелович испытал серьезное обострение своей болезни — с декабря по апрель пролежал в постели. С наступлением весенних дней путь Михаила Тариеловича лежал в Висбаден; потом на зиму предстояло перебраться в Ниццу549. Мягкий климат, вечное лето, морской воздух, лазурные волны привлекали сюда и больных и туристов со всего света. Среди различных говоров слышалась и русская речь. Еще в 1856 г. вдова Николая I Александра Федоровна провела зиму в Ницце. На другой год в город приехало 150 русских семейств. Появилась русская церковь, приезжающих из России становилось все больше.
Ницца для графа оказалась более всего полезным курортом, хотя, когда позволяло здоровье, он переселялся в другие места курортного зарубежья. Так начался новый этап жизни. Лечение, встречи и беседы с людьми приятными и не очень, размышления о событиях, происходивших в России и на Западе, — все это заполняло духовный мир человека, вся жизнь которого находилась в постоянном напряжении: большую ответственность всегда испытывал и боевой генерал, и крупнейший государственный деятель. Теперь все изменилось. Он во многом жил прошлым. Летом 1881 г. в Эмсе германский император Вильгельм I встретился с Лорис-Меликовым, пригласив его на обед. Михаил Тариелович помнил, как император в свое время относился к его реформаторским планам — в письме к Александру II, показанному Лорис-Меликову, он предупреждал царя «не давать конституцию России», а если дело зайдет далеко, то добиться принципиальных ограничений роли представительной власти. Александр II ответил: «При моей жизни этого никогда не будет».
Разумеется, Вильгельм заговорил об ужасной смерти государя, о причинах, вынудивших графа уйти в отставку, о том, как он сожалеет, что «племянник хотел стоять на месте, а не пошел вперед в своих реформах и не создал народного представительства». Такое лицемерие возмутило Михаила Тариеловича, напомнившего собеседнику об указанном письме. Император вскочил, изменился в лице, вначале не мог ничего сказать, а затем произнес: «Как! он вам дал это письмо!!»550
Эти пассажи нередко сменялись
Конечно, с нетерпением ожидались вести с родины. В Баден-Бадене в мае 1882 г. граф получил письмо из Петербурга — оценивалось впечатление, произведенное его телеграммой по случаю юбилея С.П. Боткина, зачитанной во время торжественного обеда: всеобщее оживление, «громкие крики», выразительные реплики, вспомнили о когда-то влиятельном человеке! Михаил Тариелович воспринял происшедшее без воодушевления. «Все это весьма прискорбно, — писал он, — и не радует меня. Настроение это рекомендует то раздражение, а вместе с этим гнетущее состояние общества, когда оно готово заявлять и радость, и протест при всяком даже маловажном случае. Трудно сказать, какими последствиями обозначится, в конце концов, это настроение, но если можно судить по примерам истории, то нельзя ожидать добрых и бескровных результатов. Стыдно и печально»552.
Вести с родины все больше удручали Лорис-Меликова, возмущавшегося, например, действиями «охранителей», раскрывавших и прочитывавших переписку, надеясь таким образом выявить, опорочить и подвергнуть гонениям прогрессивно настроенных людей, создать «политический вопрос». «Жалкая и бездарная игра», — с негодованием писал он. Происходящее закономерно: закончилась либеральная эпоха, когда Победоносцев и Катков не имели достаточной поддержки властей.
И все же приходилось считаться с реалиями российской жизни, соблюдать этикет. Получив приглашение участвовать в коронации Александра III, отставной министр в начале мая 1883 г. приехал в Москву. Придворное ведомство поместило его в фешенебельной гостинице «Славянский базар», где Михаил Тариелович встретился с Д.А. Милютиным, который записал в дневнике, что он не мог пожелать себе «более приятного соседа». Было о чем поговорить. Бывший военный министр «узнал от него (Лорис-Меликова. —