Граф Алексей Андреевич Аракчеев

Тихо так, что слышно жужжание больших синих мух, ожесточенно нападающих на потные лица и

затылки гренадер и самого начальства... Старшие офицеры, собравшиеся на правом фланге

развода, разговаривают вполголоса, передавая друг другу свои предположения о том, кому какую

дадут награду. Офицеры, находящиеся в строю, проходят иногда по фронту, выравнивая ряды,

поправляя на людях амуницию и кивера... Звуки подзатыльников и зуботычин раздаются как-то

очень глухо — бьют осторожно... крепкое русское словцо, в обычное время неумолкаемым эхом

перекатывающееся по плацу, теперь слышится иначе, мягко и сдержанно...

— Идет! — полушепотом проносится по разводу, и действительно, он наконец появляется.

Встреченный барабанным походом, граф после обычного приветствия: «Здорово, гренадеры!» —

отправляется по фронту. Музыканты изо всей силы надувают приветственный марш, под звуки

которого его сиятельство обходит представляющиеся на разводе части, делая по пути свои

замечания. Вот он останавливается перед учителями в треуголках, и по плацу раздается его

гнусливый голос:

Вы, дураки! Не знаете, как надо встречать начальника! Вы должны были поднять левую руку к

шляпе! — Затем, обращаясь к полковнику фон Фрикену, граф прибавляет: — Обтесать этих

болванов!

Слушаю-с, ваше сиятельство! — было ответом исполнительного командира.

Подарив многих лиц разными наименованиями, как то: дурак, болван, нечесаный чурбан, Аракчеев

подозвал к себе полкового адъютанта и отдал ему какое-то приказание; тот, взяв с собою двух

офицеров и двух унтер-офицеров, отправился с ними в дом шефа полка (Аракчеева), откуда

вскоре и вынесли огромный серебряный поднос, покрытый красивою салфеткою, и понесли его по

фронту. Во все время, пока продолжалось шествие с подносом, развод держал на караул, а

музыканты играли торжественный марш. Когда, наконец, поднос был вынесен на середину, шагов

на двадцать от фронта, подошел Аракчеев и, открыв салфетку, взял бумагу и прочел довольно

громко приблизительно следующее:

-

Государь Император, осмотрев (такого-то числа) вверенные мне войска, изволил найти их в

отличном состоянии как по фронтовой, так равно и по хозяйственной части; почему за ревностное

и неусыпное старание нижепоименованных начальствующих лиц, представленных от меня к

наградам, всемилостивейше жалует. Генерал-майор NN! — вызывает Аракчеев по списку.

Генерал подходит и узнает, что Государь за усердную службу жалует его орденом Св. Анны 1-й

степени. Аракчеев берет с подноса орден и надевает его на нового кавалера, за что тот целует —

сначала портрет Императора на груди у Аракчеева, а потом и самого Аракчеева в плечо и отходит

в сторону; за ним подходят другие, удостоенные награды. Когда очередь доходит до фон Фрикена,

голос Аракчеева возвышается, и он громко провозглашает:

-

Имени моего полка командир, полковник фон Фрикен!

Тот подходит, по привычке с сжатыми кулаками, точно собираясь оттузить своего благодетеля.

Граф упоминает о всей боевой (кулачной) службе своего фаворита и вручает ему пожалованную

золотую, осыпанную бриллиантами табакерку.

Надо заметать, что награды получали только генералы и штаб-офицеры, командовавшие

отдельными частями; прочие же смертные не были избалованы в этом отношении, и Аракчеев

обыкновенно говорил, что их, то есть младших штаб-офицеров и обер-офицеров, надо держать в

черном теле, что только строгим с ними обращением и можно заставить их служить как следует.

По окончании церемонии раздачи наград граф обращается к остальным предстоящим и объявляет:

-

Государь Император поручил мне изъявить вам Высочайшее его благоволение за вашу

усердную службу (благоволение это потом и отпечатывалось в приказе по военному поселению).

Обращаясь затем к разводу, Аракчеев провозглашает:

-

Государь благодарит гренадер за службу и просит передать такую же Высочайшую

благодарность всем их товарищам.

В заключение граф поздравлял получивших награды с монаршею милостию, и тем обыкновенно

оканчивалась вся церемония развода.

IV

Начальство тогдашнего времени в обращении с подчиненными вообще не отличалось особенною

деликатностью. Конечно, в гвардии, где служила преимущественно аристократическая молодежь,

богатая средствами и связями, соблюдались правила вежливости и общежития; в полках

армейской кавалерии отношения начальствующих лиц к подчиненным офицерам были также

более или менее приличны, да иначе, впрочем, и быть не могло, так как офицеры, служившие в

гусарах, уланах и кирасирах, принадлежали по большей части к среде состоятельных, а нередко и

очень богатых помещиков, и если шли на службу, то скорее из чести, как говорили тогда, а никак

уж не ради тех скудных средств, какие давала эта служба в то время. Совсем иное дело было в