Грабители морей

В четверти мили от башни находилось несколько нор полярных крыс, этих ужасных грызунов, против зубов которых, кажется, ничто не может устоять. В степях Норрланда и Лапландии они водятся просто миллионами и живут в бесчисленных норах под мхом. Можно ходить по этим норам сколько угодно: крысы даже и не почувствуют этого. Иной раз, впрочем, они и выбегут и даже будут смотреть на вас с любопытством, но не сделают вам вреда, если только и вы в свою очередь ничем их не раздразните. Но беда, если вы как-нибудь заденете их: они сейчас проявят солидарность и набросятся на вас, раздерут своими крепкими зубами вашу крепкую одежду, потом доберутся и до вашего тела. Вы упадете, весь искусанный, и они докончат ваше истребление… В самом деле – что может сделать индивидуальная сила одного против совокупной силы и злости миллионов маленьких существ? Полярных крыс боятся даже волки и медведи.

Вообще крысы истощают страну, в которой поселяются, лет в десять-пятнадцать и перекочевывают в другую. Ничто не может их остановить – ни реки, ни заливы, ни горы; жители спасаются от них только огнем – и это единственное средство остановить нашествие страшных грызунов.

Теперь понятно, почему старый Гаральд так боялся всякий раз, когда его сыновья отправлялись на охоту в башню Сигурда. Герцог боялся, как бы они не сделали какого-нибудь неосторожного поступка и не навлекли на себя нападения крыс или, как в Норвегии называют этот вид, леммингов. Он боялся также, как бы расставленные всюду врагами шпионы нарочно не подвели Олафа и Эдмунда под мщение грызунов. Достаточно для этого было раздразнить леммингов, взорвав в скоге мину, – и крысы набросились бы на первого попавшегося человека.

Быть может, Грундвигу и Гуттору пришла бы тоже в голову эта печальная мысль, если б они догадались, какую радость вдруг почувствовал Надод, когда услыхал, что его хотят вести в башню Сигурда. Догадайся они об этой радости, они, конечно, постарались бы доискаться истинной цели, для которой Надод посылал Трумпа и Торнвальда в ског… Но есть вещи, которых не может предвидеть человеческая прозорливость. Грундвиг и Гуттор не знали, что Надод успел высадить на Нордкапе целую шайку грабителей и устроить засаду. Но, быть может, и Надод начал радоваться слишком рано, так как смерть Трумпа и Торнвальда могла повлиять дурно на шайку, оставив ее без руководителя…

Надод готов был дорого дать за то, чтобы у него вынули изо рта затычку. Обменявшись несколькими словами с Гуттором и Грундвигом, он мог бы, конечно, найти средство дать сигнал и своим товарищам. Но его желание осталось неисполненным, и потому он ограничился лишь тем, что старался на ходу производить как можно больше шума, чем, впрочем, ровно ничего не достиг.

Один раз он даже приостановился, вглядываясь в темноту. Ему хотелось разглядеть хоть что-нибудь в густой степной траве. Сзади его довольно сильно ударил какой-то корень. Уж не сигнал ли это был?.. Надод приостановился, как бы поджидая, что будет дальше, но сейчас же услыхал грубый голос Гуттора:

– Ну, ну, иди! Чего стал? Или уже утомился? Скоро же!..

Не имея возможности отвечать, Надод должен был молча повиноваться. Грундвиг и Гуттор не разговаривали. По временам пробегали мимо стада оленей, вдали слышен был вой волчьих стай и рев медведя, потревоженного присутствием человека.

Но вот на темном фоне обрисовался силуэт Сигурдовой башни. Звезды начали бледнеть. До рассвета оставалось уже недолго.

Кругом старой башни царило угрюмое молчание. Дверь ее была заперта.

– Это странно, – сказал Грундвиг: я был уверен, что старый Гленноор нас ждет.

Он свистнул три раза и не получил никакого ответа.

«Ладно! – подумал Надод. – Давай знать о своем присутствии, давай! Ничего лучшего я не желаю.»

Грундвиг подошел к двери и без труда ее отворил.

На столе в столовой горела старая норвежская лампа из темной глины. В нее был налит тюлений жир.

– Гленноор!.. Гленноор!.. – позвал Грундвиг.

Эхо башни повторило его крик, затем настала глубокая тишина, исполненная чего-то зловещего.

Богатырь ввел пленника, запер дверь и подошел к своему другу.

На губах Надода играла злорадная усмешка. Грундвиг это заметил.

– Прежде всего нужно этого негодяя убрать в надежное место, – сказал он, – а потом мы увидим, в чем дело.

Вдруг Гуттор, наклонясь под стол, чтобы посмотреть, нет ли там чего, испустил ужасный крик.

– Что такое? – вскричал Грундвиг.

– Черт возьми, он убит! – отвечал богатырь.

– Кто убит?

– Гленноор.

Он вытащил труп из-под стола. Бедный старик получил удар ножом прямо в сердце. Оружие было оставлено убийцей в ране. Тело еще не успело остыть.

Грундвиг с силою отворил дверь в примыкавшую к столовой тесную погребушку, втолкнул туда Надода и, старательно заперев дверь, вернулся к другу.

– Послушай, Гуттор, – сказал он шепотом, – я, честное слово, боюсь… Это со мной в первый раз случилось, я боюсь, говорю тебе откровенно!

XXIII

Как говорят немые. – Откровенное признание. – Ужас. – Герцогиня Эксмут.