Грабители морей

Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Иорник был обыкновенный эскимос – с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которою отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.

– Ну, теперь можно ехать, – сказал Густапс, окончив свой туалет.

– Тише, тише! – предостерег его Иорник. – Разве можно так рисковать.

– Кто же нас может услышать? – возразил с усмешкою «немой» Густапс. – Какой ты, однако, трус!

– Вы вот все не верите мне! – продолжал Иорник. – А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь. Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку, и не подслушивает нас…

Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.

– Твои глупые опасения просто смешны, – сказал «немой». – Замолчи, пожалуйста, и пойдем.

Иорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротою стрелы понеслись по снежной степи.

Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался, все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.

То был Гуттор. Он подкрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, покуда злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того, большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.

После долгих усилий он встал, наконец, на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.

Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.

– О, Боже мой! – стонал несчастный. – Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно!.. Я этого не хочу, не хочу!..

Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал… Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.

Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли… Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.

В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:

– Гуттор!.. Гуттор!..

Но Гуттор не откликнулся.

XII

Воскресший мертвец. – Отъезд. – Зловещие предчувствия.

– Доктор, он умер? – спросили в один голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал.

Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.

Доктор не ответил, продолжая слушать.

Фредерик Биорн повторил вопрос.

– Боюсь, что да, – отвечал, наконец, доктор. – Пульс не бьется, сердце неподвижно, приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем…

– Что впрочем?.. О, ради Бога, не томите нас…

– Еще не вся надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть, но органы могут функционировать иногда так слабо, что их деятельность остается незаметною. Во всяком случае, времени терять нельзя.

– Говорите скорее, что нужно делать?

– Покуда нужно тереть тело снегом как можно сильнее, а после мы увидим.

Грундвиг быстро вскочил на ноги и выбежал вон. За ним бросились еще человек десять норрландцев. Притащив снегу, они начали растирать им богатыря так усердно, что через несколько минут от его тела пошел густой пар.

– Хороший признак!.. Очень хороший!.. – проговорил доктор, потирая руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.

– Растирайте, растирайте хорошенько! – говорил он матросам.

Сняв верхнее платье и засучив рукава, доктор и сам стал тереть те части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.

Через несколько минут он достал серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было никакой возможности их разжать.

Тогда доктор взял ножичек и, просунув его лезвие между зубами Гуттора, раздвинул их и вставил трубочку, через которую и начал вдувать в грудь гиганта воздух, сперва понемногу, потом все больше и больше.

Зрители стояли неподвижно, затаив дыхание. На бесстрастном лице доктора ничего нельзя было прочесть.

Прошло с четверть часа; за этот короткий промежуток времени бедный Грундвиг успел постареть на десять лет. Доктор передал трубку Фредерику Биорну, прося его делать то же, что перед тем делал он, а сам снова принялся выслушивать Гуттора. Первое время на лице Леблона отражалась надежда, но потом он вдруг сильно побледнел.