Готы

Это повторялось постоянно. Так называемые варвары давно уже, благодаря своему мужеству и боевому духу, достигли в римском войске высших должностей и почестей, вплоть до званий военных магистров, патрициев, членов сената (или, по-гречески, синклита). И даже удостаивались занесения в фастес консулярес – консульские фасты (ежегодные списки высших должностных лиц – консулов)[406]. Германцы и тесно связанные с ними, не менее доблестные, сарматы занимали самые ответственные посты. Готы Сар, Аспар и Гайна, вандал (по отцу) Стилихон были лишь самыми известными из них, из многих десятков «федератов», выделявшихся своими выдающимися воинскими качествами и талантами из среды римского высшего командного состава, не говоря уже о среднем. Но в решающие моменты в ходе переговоров, когда решались важнейшие вопросы, народы, из среды которых выходили эти «столпы империи ромеев», всякий раз шли по пути наименьшего сопротивления, довольствуясь выплатой римлянами дани (замаскированной под жалованье за охрану «мирными» варварами «нерушимых» римских границ от других, «немирных» варваров) и предоставлением им римских земель для поселения. Хотя могли получить все и сразу. Тот факт, что «варвары» все еще стремились не разрушить, а лишь использовать империю, римскую великую державу, сразу бросается в глаза, представляя собой, возможно, самую наглядную параллель между вестготским племенным союзом и действующим одновременно с ним остготско-гуннским союзом разбойников. Государство оставалось неоспоримо римским. Ибо ни предшественники Аттилы, ни преемники Германариха явно не знали, чем им заменить Римскую империю, и потому «варвары», польщенные вниманием «культурных» римлян, охотно принимали протянутую им руку императора Феодосия. Хотя тот беззастенчиво и постоянно похищал или присваивал себе плоды всех их одержанных ради него и для него побед и, в своем православном рвении, притеснял их веру. Хотя благочестивый император всегда был и оставался скорей безжалостным военачальником, чем милостивым «отцом отечества (и всех своих подданных)». Хотя… а, впрочем, хватит… Сказанного более чем достаточно.

Похоже, Царь Небесный воздал царю земному Феодосию сторицей за столь важную заслугу, как созыв Никейского собора с целью укрепления и консолидации молодой христианской веры. Фритигерн внезапно умер. А непреклонный Атанарих даже согласился, как мы знаем, удостоить Новый Рим своим посещением, чтобы угодить в объятия готового к примирению Феодосия, даже вышедшего пешком навстречу готскому «судье», прибегнувшему к его покровительству. «Кто старое помянет – тому глаз вон (а кто забудет, тому – два)». Обласканный благочестивым василевсом, бесприютный Атанарих выразил свой восторг в проникновенных словах, донесенных до нас Иорданом: «Император – это, несомненно, земной бог, и всякий, кто поднимет на него руку, будет сам виноват в пролитии своей же крови» («Гетика»). Мы также знаем, что вскоре после примирения с благочестивым василевсом, «юдекс» готов тихо опочил в «царственном граде» на Босфоре. Почил, как говорится, с миром. Впрочем, никому доподлинно не ведомо, не подмешал ли некий услужливый скопец «лучшему из готов» что-нибудь в пиршественную чашу или в лекарственное питье. Темна вода во облацех… Мы ничего о тайне смерти Атанариха не знаем и никогда узнать не сможем. Потому что вряд ли хор панегиристов Константина I пел более слаженно, чем хор панегиристов василевса Феодосия, удостоившегося от Бога милости не только избежать покушения со стороны совего военачальника Луция (пытавшегося возродить язычество), но также пережить Фритигерна и Атанариха. Аларих же в то время был еще ребенком. Предоставленной Римской империи, по милости небес, 12-летней передышкой она воспользовалась для обуздания готского могущества, постаравшись завлечь буйных простодушных «варваров» в «ласковые сети» римского утонченного «искусства жизни».

Феодосий I Великий, «друг готов», как называет его Иордан, охотно приглашал к себе своих противников, естественно, поодиночке, принимая их радушно, дружелюбно, хлебосольно, всячески стремясь их обласкать. И эти грубые вояки, как медведи, которых ласковые укротители почесывают за ухом, наслаждались тем, что константинопольские чаровницы терлись своей нежной, благовонной кожей об их медвежью шкуру, позволяли им себя ласкать своими медвежьими лапами, опьяняя их непривычными дикарям на вкус пряными винами – естественно, цельными, без примеси воды. Можно себе представить, как над облапошенными «варварами» втихомолку потешались хитрые и просвещенные «ромеи». «Ваше благородие, госпожа чужбина, / Сладко обнимала ты, да только не любила…»