Читаем Гостомысл полностью

— Нам очень важно знать, когда сойдет лед. Не нравится мне настроение горожан, — ходят волком косятся, а выехать за пределы города, все равно, что смерть искать. Ингвар ушел с несколькими воинами в начале зимы на охоту, так и не вернулся. То ли замерз, то ли убили дикари. Поэтому нам очень важно знать, когда сойдет лед, — проговорил Готлиб.

Харальд напомнил:

— Мы осенью посылали гонцов в Данию.

— Но дошли ли они? Дикари всю осень разбойничали на море, — сказал Готлиб.

— Должны были дойти. Наверняка помощь уже стоит где-либо у берега моря, и как лед сойдет, придут к нам, — сказал Харальд.

— Но когда? — тяжело вздохнув, спросил Готлиб. — Местные, что говорят, —- когда в этих местах сходит лед?

— Местные ничего не говорят. Они прячутся по домам и трясутся от страха и злобы. Никто нам не будет помогать, — сказал Харальд с кислым выражением на лице.

Готлиб на минуту задумался. Наконец проговорил:

— Уважение порождает только сила. Мы были слишком добры к дикарями, а потому не смогли заставить их уважать нас. Поэтому никто не хочет нам помогать.

Харальд хмуро заметил:

— Мы заставим их уважать нас, как это делают наши братья в Европе. Кстати, ко мне подходил один из дружинников разбитого нами князя Бурвольда.

Готлиб заинтересовался:

— А что он говорит о планах словенов?

— Ничего особенно, он ушел от них еще осенью. Поэтому не в курсе дел ихнего князя, — сказал Харальд.

— Все равно — сегодня же приведи его ко мне, — сказал Готлиб. — Мне кажется, что он нам может пригодиться. Не так уж много дикарей, которые к нам хорошо относятся.

<p>Глава 89</p>

Розовый отблеск утренней зари падал прямо в лицо Девятко.

Девятко сидел за столом: перед ним стояла глиняная миска пшенной каши, крынка с молоком, большая кружка.

Девятко ковырял кончиком расписной деревянной ложки кашу и лениво жевал.

Его лицо было хмуро, — в голове шевелились неприятные мысли.

Осенью, еще до того, как на Нево-озере стал лед, на рыбацкой лодке он ушел из Корелы.

Он не был исключением, — многие старые дружинники ушли от молодого Гостомысла, но только один Девятко вернулся в захваченный данами город.

Остальные разошлись по дружинам окрестных князей.

Многие ушли к варягам-солеварам, тем для сопровождения торговых караванов требовалось много воинов. Жизнь дружинника у варягов хлопотливая, на месте не дают сидеть, но солевары не жалели денег на оплату воинов.

Вернувшись в город, Девятко сразу же зашел к датскому воеводе Харальду, чтобы тот не подумал, что он прибыл с каким либо тайным замыслом.

Но Харальд не обратил на него никакого внимания, сказал пару слов и, словно смерду, велел уйти с княжеского двора.

После такого разговора и речи не могло быть о том, чтобы вступить в датскую дружину, на что рассчитывал Девятко.

Обидевшись, Девятко на всю зиму спрятался в доме. Он решил, весной, как только лед сойдет с реки, уйти к варягам и предложить им свои услуги.

Уверенные тяжелые шаги за дверью прервали размышления боярина. Затем тяжелая дубовая дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошли двое данов с оружием и в кольчугах. Из-за их спин выглядывало виноватое лицо ключника.

Взгляд Девятко метнулся было к оружию на стене и затух: в тесной комнате с двумя воинами он вряд ли бы справился, к тому же в коридоре могли находиться еще даны.

Оставалось только отдаться на милость богини судьбы — Макоши.

Скрывая страх, Девятко встал и, натужно улыбаясь, предложил:

— Прошу к столу, гости дорогие.

Окинув взглядом стол и увидев горшок с пшенной кашей, один из данов презрительно бросил:

— Ты — Девятко?

— Да, я Девятко... боярин, — подтвердил Девятко.

— Пошли с нами, — коротко проговорил дан.

— Зачем? — спросил Девятко.

Дан недовольно засопел, но ничего не ответил.

— Мне надо одеться, — сказал Девятко, чувствуя, как на сердце навалилась тяжесть.

Дан взглянул на простую рубаху и штаны боярина, поморщился и разрешил:

— Одевайся! Только побыстрее.

Ответу Девятко обрадовался, — когда хотят казнить или бросить в темницу, на одежду не обращают внимания. Следовательно, — его ведут к какому-то важному дану.

«Может, воевода данов все же решил взять меня в дружину»? — подумал Девятко.

<p>Глава 90</p>

Готлиб и Харальд после прогулки на причал, почувствовав голод, решили перекусить, для этого зашли в гридницкую. Около крыльца стояли заранее предупрежденные кормчие.

Зайдя в комнату, скромную, — стол, кресло, лавки у стен, прокопченный потолок, — Готлиб скинул шубу, — ее предупредительно подхватил слуга, — и сел в кресло. В гридницкой было жарко, и на его лбу враз выступили капли пота.

Харальд приказал слугам принести вина и мяса, а затем велел кормчим зайти в комнату.

Когда те зашли и робко встали вдоль стены, Харальд прошелся мимо них. Что-то подумал, заговорил:

— Господа, конунг и я утром были на причале... — Тут он многозначительно замолчал.

Послышался осторожный кашель. Харальд продолжил:

— И мы увидели, что некоторые струги не до конца просмолены... днища прогнили — обшивка до сих пор не заменена!

Сонная муха зажужжала в окне.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза