Читаем Гостомысл полностью

На берегу стояла огромная сосна. Не теряя времени, старшины вывалились из лодки и рванулись за спасительное дерево. И вовремя, так как вокруг них в землю начали втыкаться стрелы.

Добежав до дерева, Лисий хвост и Тиши л а, прижались к липкому от смолы стволу. Они понимали, что надо бежать дальше, в лес, но от страха они не могли сделать и шагу, только в ужасе смотрели на впивающиеся в дерево стрелы.

А даны тем временем подошли к берегу и начали высаживаться.

Старшины поняли, что пройдет еще немного времени, и даны их схватят.

— Мы пропали! — прошептал трясущимися побелевшими губами Тишила.

<p>Глава 56</p>

Закончив кровавую забаву с казнями, Готлиб почувствовал голод и подал знак рукой.

У его плеча тут же склонился один из слуг, стараясь не упустить ни малейшего слова конунга.

— Скажи Олаву, что скоро иду обедать, — коротко сказал Готлиб, и слуга исчез.

— Живучие же они! — с удивлением проговорил Харальд, заметив движение на теле одного из казненных.

— Дикари всегда живучие. Чтобы их убить, им мало отрубить голову, их надо еще и подтолкнуть, — сказал Готлиб.

— Это ужасно, — сказал Харальд.

— Ты так думаешь? — спросил Готлиб, бросив удивленный взгляд на Харальда. Отметив, что у Харальда бледное лицо, Готлиб сказал: — Вот уж чего-чего, а сентиментальности за тобой не замечал.

— Я о том, что они такие живучие, — сказал Харальд.

— А-а! — сказал Готлиб. — А я думал, что ты уже стар стал. В старости все становятся впечатлительными.

— Эй! Добей их. —- крикнул Харальд палачу, который убирал свой инструмент в деревянный ящик, и вернулся к разговору с конунгом. — Знаешь, конунг, мне иногда кажется, что мы слишком жестоки с местным населением.

— Сколько тебе лет, Харальд? — спросил Готлиб.

— Не знаю. Мои родители умерли от голода, когда я еще был маленький. Чтобы выжить, я жил на причале, там всегда кусок гнилой еды найдется. А когда подрос, стал воином. Думаю, что мне около пятидесяти лет, — сказал Харальд, и на его глазах блеснула слеза.

— Да, ты стал старый, — сказал Готлиб.

— Я стар, но я не слаб — моя рука еще крепко держит меч, — сказал Харальд.

— Знаешь, Харальд, думаю, после этих казней дикари долго не поднимут голову, — сказал Готлиб.

— Сомневаюсь, — покачал головой Харальд. — Возможно, мы зря казнили старшин.

— Почему? — спросил Готлиб.

— А кто будет управлять людьми? Мы воины, наше дело брать дань, а не пасти коров, — сказал Харальд.

— Найдутся другие, — сказал Готлиб.

— Эти старшины боялись нас, и потому они готовы были выполнить любое наше приказание. Наверно, мы погорячились. Выпороли бы их, и этого хватило бы, — сказал Харальд.

— Я не позволю себе сомневаться в своих действиях, потому что мы не можем ошибаться: если мы казнили старшин, то, значит, сделали это правильно. Если я начну сомневаться, рассуждать о морали, то мне наступит конец. Потому что я не философ, я конунг. Быть конунгом — кровавое дело, — сказал Готлиб.

— Ты прав, конунг, воин не должен рассуждать, — сказал Харальд.

— Но вот в чем я ошибся, так это в том, что разрешил казни устроить на своем дворе, — весело сказал Готлиб. Заметив удивленный взгляд воеводы, пояснил: — Сейчас жарко и через пару дней эти завоняют, тогда тут не продохнешь. Распорядись, чтобы ночью всю эту дохлую говядину убрали со двора.

— Пусть сейчас убирают. А то вид будут портить, — сказал Харальд и отдал приказ слуге: — Скажи, чтобы убрали трупы.

— Мне трупы аппетит не отбивают — сказал Готлиб.

— А меня выворачивают, — сознался Харальд, и немного подумав, добавил: — Но город не может оставаться без управления. И кого теперь изберут дикари вместо казненных старшин, не очень ясно...

Готлиб перебил его:

— Кого угодно! Главное, чтобы кто-то отвечал за это стадо. Не устроят нас новые старшины, и их повесим.

— Надо кого-либо из наших назначить городским посадником, — предложил Харальд.

— Олав подошел бы для этого. Жаль, я уже назначил его управляющим во дворце, — сказал Готлиб.

— Посадником можно назначить Герарда. Воин смелый и решительный. С дикарями жесток, — сказал Харальд.

— Управляющего другого можно будет назначить, — задумчиво проговорил Готлиб. — Да к тому у нас же есть и эта красотка-ключница. Она сообразительная. И, кажется мне, что язык наш понимает. Она и сама справится с управлением дворцом.

— Да? И отравит нас в недобрый час, — возразил Харальд.

— Не отравит, — сказал Готлиб.

— Это почему? — недоверчиво спросил Харальд.

— Потому что женщины — существа не такие, как мужчины. Для женщины не имеет значения племя, в котором она живет, для нее важен только муж, который кормит ее и ее потомство. А потому она будет послушна и предана тому, кто даст ей сытную жизнь, — сказал Готлиб.

— Однако ты знаток женщин, — сказал Харальд и с иронической улыбкой на губах заметил: — Однако почему-то до сих пор не завел жены.

Готлиб, усмехнувшись, спросил:

— А зачем мне жена, если мне всегда есть с кем спать?

— Это шлюхи, — сказал Харальд.

— Я столько видел женщин, что меня уже ничто не удивит в них. Они все одинаковы, и шлюхи, и королевы. Одинаковы даже их речи. Только в цене они различаются, — сказал Готлиб.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза