Господин горных дорог

Джим слышит только обрывки фраз Мэгги. Остальные слова теряются в судорожных всхлипах и мокрой от пота рубашке Джона. Она так сильно к нему прижимается, будто хочет срастись в одно двухголовое существо, самое прекрасное для них и уродливое для других. Джиму нестерпимо хочется отодрать Мэгги от руки Джона, усадить подальше, за соседний стол, а лучше выпроводить за дверь. Он закрывает глаза и сжимает кулак так, что ногти врезаются в грубую кожу ладоней.

– Тебе бы поспать, – Джона говорит осторожно. Так он крадётся по снегу в безветренную погоду перед тем, как нанести смертельный удар беззащитному зверю. – Мы все очень устали. От таких поисков не будет смысла, и…

– Нет, – тут же обрывает Джим. Он знает, к чему ведёт Зверь.

– Послушай, ты, скорее, потеряешься сам…

– Я хорошо знаю лес. Я не устал.

– Да, но одному идти нельзя.

– Ты ходишь, и я пойду.

Джим вскакивает, задевая стол. С грохотом падает пустая кружка.

– Но я никогда не хожу к горе, – возразил Зверь, осторожно отодвигая от себя Мэгги. – Тем более без подготовки. Это тяжёлое путешествие, нужно время.

– Его у нас нет.

– Не торопись отдать своё сердце стуже, ты всегда успеешь сделать это.

– Мне нечего ей отдавать, – Джим поднимает на Джона почерневшие глаза – большие, пугающе пустые.

И Джон сразу понимает, что не кружка пива посеяла безумие в этих глазах. Он успевает схватить Джима за руку.

– Сядь!

Джим вырывается, с силой дёргает на себя руку – Джон не поддаётся. Юноша раскачивает Зверя из стороны в сторону, толкает в широкую грудь. Сил Джиму не занимать. Он борется постоянно: каждый месяц – с суровой зимой, каждый день – с разъедающей плоть тоской в груди. На него налетают двое охотников. Они давят на плечи, тянут за руки, хватают за мокрую шею. В чёрном взгляде появляются нехорошие искры.

– Уже некого искать, Джим. Она замёрзла. Прошло слишком много времени.

И искры мгновенно гаснут, затопленные солёной влагой.

Джима сажают за стол. Он роняет на столешницу голову, обхватывает её руками и крепко сжимает собственный затылок. Он стискивает зубы до боли в челюстях и скулах. Он жмурится, старательно вглядывается в круги, которые плывут в чёрной пустоте. Чувствует, как по щеке к переносице тянется влажная дорожка. Никто не видит слёз, но все знают: Джим сломлен. И помочь ему нельзя.

В таверне воцаряется траурная тишина.

Что было потом, Джим помнил смутно. В голове звучал неизменно вкрадчивый голос Зверя, появлялись одна за другой кружки, доверху наполненные пенящимся горьким пивом, и руки Мэгги, то и дело гладящие его по спине. Когда захотелось спать, он поднялся на ноги и, покачиваясь, вышел на улицу. Шубу оставил в таверне. Холод пробирался под промокшую рубаху, заключал тело в ледяные оковы. Дрожали руки, дрожали плечи, дрожало всё тело, и внутри тоже. Каждый вдох покрывал лёгкие инеем.

Джим споткнулся. Остался лежать в холодных объятиях пушистого снега. Он смотрел вверх, на безоблачное серо-голубое небо с ярким солнцем прямо над деревней. Глаза слезились. Он не закрывал их – только сильнее вглядывался в режущее сияние. Хотелось тепла. Тепла рук Лиссы, её дыхания у шеи, когда она обнимает его. Или хотя бы прикосновений этого далёкого, безразличного Солнца. Настолько жарких, чтобы сгореть в них и никогда больше не думать, не вспоминать.

Когда Джим закрыл глаза, ему показалось, что он лежит на мокрой земле. Попытался нашарить рядом ладонь Лиссы – крохотную, с короткими тонкими пальчиками, ещё не знающую мёрзлого дерева могильного креста. Он мог бы лежать с ней вот так целую вечность. Без забот. Без страха. Без мыслей.

Джима резко подняли на ноги, с силой и злостью встряхнули. Он снова упал бы, но Джон держал крепко.

– Иди проспись дома, – зло бросил Зверь.

Джим неуклюже и неохотно отмахивался от шубы, которую заботливо набросили на плечи, но Джон снова встряхнул его.

– Оденься. Пошли.

Джон перекинул руку Джима через свою шею на плечо и, стараясь идти не слишком быстро, повёл его домой. За ними семенила Мэгги, держа в руках жаркое из таверны – чем-то нужно будет отогревать этого неразумного, отчаявшегося ребёнка. Как-то нужно вытаскивать.

Джим рухнул на кровать, не раздевшись. Всё, чего хотелось – забыться во сне. Растворить в его прохладных, целительных водах боль, страх и тоску. Уже в полудреме он слышал, как с тихим стуком закрылась за Зверем дверь. И вдруг вспомнил отца. Тот приносил шестилетнего Джима в спальню и уходил. Его всегда хотелось остановить, попросить лечь рядом, чтобы прижаться к большому широкоплечему телу и чувствовать безопасность. Тогда не мучали кошмары, и стужа не могла распахнуть окно, пробраться под одеяло и забрать любимое лакомство – маленькое, тёплое сердце.

Но папа никогда не закрывал дверь до конца.

Утром Джим дополз до кухни по стенке: нестерпимо болела голова. В глазах плавал колотый лёд. Желудок сводило. Мысли кружились медленно, но навязчиво. Джим прикидывал, как бы вывернуться наизнанку, вытрясти их из себя вместе с алкогольным ядом и возвращающейся болью. Он начинал вспоминать.

– Поешь, тебе нужно поесть!