Городской леший, или Ероха без подвоха

Николай Веревочкин ГОРОДСКОЙ ЛЕШИЙ, или ЕРОХА БЕЗ ПОДВОХА

Признаюсь, не сразу автор решился обнародовать эту престранную историю.

Долго сомневался.

Но, рано или поздно, все тайное становится явным.

А все явное, к слову сказать, — тайным.

Так или иначе, вы все равно бы узнали о нескладном художнике Мамонтове, изменившем свою сущность. Разумеется, в искаженном, анекдотическом виде. А смеяться, собственно, не над чем. Дело серьезное.

Мамонтов, Мамонтов… Кто такой Мамонтов?

Да видели вы его. Просто не знали, что он — Мамонтов.

Непокорная бежевая грива собрана в тугой хвост. Усы и борода с первой проседью. Глаза зеленые. Кошачьи. Редко кто выдерживал пристальный, холодный взгляд художника. Особо тонкие натуры чуяли его даже спиной. На ногах круглый год альпинистские ботинки-термосы, рассчитанные на перепад температур от плюс пятидесяти до минус пятидесяти. Всепогодные. Очень удобно. В остальном — одет по сезону. Без особых примет. В теплое время — джинсы, ковбойка. В холода добавлялся пуховик.

Мамонтова можно было увидеть на местном Арбате в будние дни.

С двух до пяти. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Потому что уставший человек теряет талант. В справедливости этого мнения могут убедиться даже не талантливые люди, если перевести эту фразу на обычный язык: уставший человек не способен любить даже самую красивую женщину.

Располагался Мамонтов напротив центрального универмага возле скульптуры-фонтана на фоне всегда мокрых цапель. Или журавлей?

Да бог с ней, перелетной птицей! Вы бы нашли Мамонтова и без этих примет.

Мамонтова всегда окружало плотное кольцо зевак. Кто бы ни проходил мимо, останавливался. Многие завороженно следили за его работой по часу и более, не в силах отвести глаз. Наверное, есть художники, которые работают быстрее Мамонтова. Есть художники, которые работают качественнее. Но так виртуозно, так быстро и с таким качеством не работает никто.

Брусчатка до следующего квартала свободна от конкурентов.

Мамонтов рисует, а по желанию заказчика и пишет портреты с натуры.

Заплати тысячу тенге и через пятнадцать минут — получай.

Цена смехотворная. Все равно что в парикмахерскую сходить. Отбоя от желающих нет. Хочешь шарж? Пожалуйста. Дело даже не в скорости исполнения и не в удивительной точности изображения.

Его манеру рисования можно сравнить с редким цирковым номером. На пальцах Мамонтова надеты десять разноцветных наперстков-маркеров. Он рисует, как печатает на клавиатуре компьютера, — сразу десятью пальцами.

Конечно, изящнее было бы сравнить процесс рисования с игрой на пианино. Но зачем же лукавить? Больше похоже именно на работу компьютерщика.

Человек, заказавший свой портрет, садится на раскладной стульчик, и уличный художник пристально, в течение полуминуты, изучает его лицо.

Кисти рук, как у хирурга перед операцией, подняты вверх. Пальцы в нетерпении шевелятся.

Больше он на клиента не смотрит.

В течение следующих пятнадцати минут руки его, как два проворных паука, снуют по бумаге. Оторваться от зрелища невозможно. Завораживает.

Он не рисует. Он плетет портрет из цветных паутинок. Без усилий и с явным удовольствием. Его работа — волшебство, и сам он похож на сказочное, беззаботное существо. Вроде гнома-переростка.

У ног художника — холсты, натянутые на подрамники. Размером с тетрадный лист и чуть более. За те же десять-пятнадцать минут Мамонтов может написать портрет и маслом. Цена, естественно, выше. Он снимет наперстки-маркеры и наденет наперстки-кисти. И то-то забава — смотреть, как мелькают наперегонки его руки-пауки между палитрой и холстом.

В день Мамонтов зарабатывает до ста долларов и более.

Однако деньги на наших широтах!

К дару своему Мамонтов относился спокойно, как к ремеслу. В великие не лез. Да и зачем ему лезть в великие при таких-то заработках? Ну, пришла в голову счастливая мысль рисовать сразу десятью пальцами. Попробовал. Получилось. Вам-то до этого какое дело? Попробуйте. Может быть, получится.

Это к тому, что за день до того, как, собственно, началась история, за спиной Мамонтова остановились два человека. Художник не имел привычки оборачиваться во время работы, и облик прохожих, высказавших обидные слова, остался для него неведом. Но для полноты картины следует описать знатоков искусства. На всякий случай. Один был маленьким, как гномик, белобородый, синеглазый. В берете, надетом набекрень. Другой — длинный и худой, как журавль в фонтане. На нем была шляпа с полями, сравнимыми по диаметру с зонтом.

Худой прогундосил:

— Ужасно! Ужасно видеть, как человек транжирит талант на пустяки.

Впрочем, в голосе его не было сочувствия.

Гномик возразил добродушно:

— Не вижу ничего ужасного. Забавно у него это получается.

— Тяжело смотреть, как искусство превращают в фокус, в балаган, — настаивал на своем тощий.

— Кто-то рисует ногами, кто-то зубами. Кто-то вообще рисовать не умеет. Дело не в этом. Главное — результат.

— Вот именно! — желчно воскликнул тощий.

— Ну не всем же быть Леонардо да Винчи.

И они еще долго — один желчно, другой снисходительно — обсуждали Мамонтова.