Город псов

— Стараюсь, — кивнул Короленко, — у писателей ведь, сами понимаете, нет ни рабочего дня как такового, ни выходных. Любой день для нас может быть и субботой, и понедельником, на свое усмотрение.

— Можно позавидовать, — хмыкнул Лунин.

— А вот и нельзя, — покачал головой Иван Андреевич, — на самом деле требует очень больших усилий, чтобы самому для себя субботу превращать в понедельник. А с учетом того, что суббота, как я сказал, — это любой день недели, то и усилия приходится прикладывать постоянно.

Бесшумно ступая, на террасе появился Фадей. Одной рукой он держал зажатый под мышкой плед, другой нес здоровенный, поблескивающий на солнце медью кальян.

— Вы же курите, так что от кальяна, думаю, не откажетесь? — запоздало уточнил Короленко.

— Почему бы и нет, — пожал плечами Лунин, заворачиваясь в теплый, словно лежавший до этого на печи, плед.

— Тогда, может, еще и по аперитивчику? — Короленко с аппетитом причмокнул губами. — Фадей, достань, пожалуйста, из холодильничка.

Илья недоверчиво разглядывал две появившиеся на столе рюмки, заполненные зеленоватой жидкостью, от которой исходил непонятный травянистый запах. Иван Андреевич сам очистил от кожуры мандарин, отломил половинку и протянул Лунину.

— Держите. Под абсент ничего лучше мандаринки и быть не может.

— Прямо так будем, не разводя? — удивился Лунин.

— Именно так. Никогда не разводите абсент, все эти фокусы с водой и сахаром придумали французы для дам светского общества. Коктейль из абсента все равно выйдет никакой, а вот эффект теряется напрочь.

Лунин залпом опрокинул в рот холодную жидкость и поспешил проглотить дольку мандарина. Тем временем Фадей раскуривал уже начиненный всем необходимым кальян.

— Ох, хорошо. — Короленко, поставив на стол пустую рюмку, блаженно откинулся на спинку кресла. Вот видите, до обеда у меня был понедельник, а теперь — раз, и уже суббота.

— Похоже, что и у меня тоже. — Илья настороженно прислушивался к ощущениям своего организма, но ничего необычного пока не почувствовал. По телу разливалось приятное тепло, настроение, которое и так было неплохим, стало еще немного лучше. Все точно так же, как после первой рюмки водки или коньяка. Хотя, нет, после коньяка расходящаяся по телу теплая волна обычно была мягче и неторопливее.

— Ну почему? Если у вас есть какие-то вопросы, не стесняйтесь, спрашивайте. Поговорим по душам. Так сказать, как писатель с читателем.

Фадей придвинул кальян на центр стола, молча положил перед Луниным мундштук и удалился.

— Какой он у вас… тихий, — одобрительно заметил Лунин, делая первую затяжку.

— Фадей-то? — с усмешкой отозвался Иван Андреевич. — Это да, есть такое дело. Ему бы чуть ума побольше, цены б ему не было. Хотя, — наморщил лоб писатель, — будь он поумнее, так он бы у меня и не работал. Так что пусть таким и остается. Как кальян?

— Очень, очень недурственно, — Лунин протянул трубку Ивану Андреевичу, — расслабляет. Запах только такой, своеобразный. Там вообще что намешано?

— Ох, чего там только не намешано, — Короленко выпустил струю дыма изо рта и смотрел теперь, как серое облачко растворяется в прозрачном воздухе, — я вам даже точно и не скажу.

Илья не стал настаивать на более точном ответе. Сам он пришел к выводу, что кое-что из намешанного явно выходит за рамки дозволенного уголовным кодексом, однако, не будучи в данной сфере экспертом, решил свои выводы оставить при себе. К тому же Лунин нашел еще одну вескую причину не отказываться от следующей затяжки: возможно, в такой неформальной обстановке разговор будет более откровенным.

— Иван Андреевич, вот вы книги пишете. Честно скажу, не так много прочитал, но взять хотя бы эту историю с кольцами. Да, интересно, захватывает. Страницу читаешь, что будет на следующей, угадать невозможно. Это здорово. Но ведь труп на трупе! Зачем столько крови? Ведь жутко становится.

— Так в этом и смысл, — кивнул Короленко, — жутко и должно быть. Точнее, от книги должна быть обязательно какая-то эмоция. Пусть страх, пусть даже отвращение, но если ее нет, то нет и книги. Я же не хочу, чтобы вы, прочитав книгу, зевнули и положили ее на полку. Нет! Вы должны сесть и сидеть в оцепенении, пока у вас в голове не перестанут звучать те невидимые, скрытые от вас струны вашей натуры, которые я сумел ущипнуть своей книгой. Вы могли и не представлять, что они у вас есть, а я за них дернул, и они зазвучали. В этом и есть дар писателя. А как вы думали? Из слов предложения собирать? Это вам не конструктор.

— А если они не перестанут?

— Не перестанут кто? — не понял Короленко.

— Струны. Если эти, задетые вами, струны не перестанут звучать в чьей-то голове? Что тогда будет?

— С головой? — усмехнулся Иван Андреевич. — Ну уж, надеюсь, не лопнет. Во всяком случае, подобного в истории еще не было.

— Вы же поняли, о чем я сейчас говорю. — Илья неожиданно почувствовал, что в горле у него пересохло. Воды на столе не было, и он доел все еще лежащую на столе последнюю мандариновую дольку.