Город-крепость

Опускаю взгляд и понимаю, что все еще держу руки под обжигающей струей воды. Когда я вытаскиваю их, кожа розовая. Руки трясутся, будто листья момидзи, попавшие в осенний шторм.

Стягиваю с себя толстовку, она все еще тяжелая от невидимой крови, и аккуратно держу на весу. Все вокруг такое чистое. Или это я слишком грязный. Оставленные мной на деревянном полу розовые следы говорят о последнем.

В конце концов кладу толстовку в раковину, где из крана все еще течет вода. Вокруг одежды бурлит вода, такого же цвета, как те конфеты из корицы, что давал мне дед, когда я был мальчишкой.

— Дей Шинь?

Оглядываюсь на раздвижную дверь. Ее медный замок блестит невероятно ярко... такого блеска в Хак-Нам не встретишь.

— Неужели это и правда ты?

Голос за дверью принадлежит моей матери. У нее такой же акцент, как у Осаму, но с ее губ он слетает гораздо мягче. Если я закрою глаза, смогу представить ее лицо: идеальные брови выгнуты дугой, словно сам мастер каллиграфии вывел их на коже; щеки бледные и напудренные; губы покрыты помадой цвета изысканного темного вина. Она обязательно будет их кусать, как делает всегда, когда нервничает.

Тянусь к щеколде, позволяя двери распахнуться. Вот и она, мама, какой я ее помню. Она заходит в освещенную ванную, и я замечаю следы, оставленные временем. Черные волосы — это подделка, созданная химическим красителем. Только пристально ее рассмотрев, я понимаю, что два года действительно прошли.

— Ох, Дей Шинь, ты дома.

Ее голос полон трагизма, но и света. Она протягивает тонкие руки. Они куда тоньше, чем я помню: кожа, кости да голубоватые вены, похожие на улицы.

Я уклоняюсь от ее объятий:

— Нет... не трогай меня.

— Но...

— У меня... здесь кровь, — слетает с моих губ объяснение.

Ее взгляд опускается вниз, как будто она впервые видит на мне окровавленную футболку. И шрам. Все еще там, всегда там. Выпуклый и яркий. По ее лицу проходит дрожь, ложится на губы. Я знаю, она думает о той же самой ночи, что и я. Тогда на моей рубашке крови было в десять раз больше. И только часть была моей.

— Это не имеет значения, — шепчет она. Ее руки оборачиваются вокруг меня, окровавленного, запятнанного. — Ты же мой сын.

Единственный оставшийся... Проглатываю эту мысль и думаю о том, что вот-вот испорчу ей блузку от Гуччи. Естественно, когда она отстраняется, на белом шелке остаются мокрые розовые разводы.

Она, похоже, их даже не замечает. В глазах матери стоят слезы, пока она меня разглядывает.

— Почему ты вернулся?

Не об этом она на самом деле спрашивает, ведь ответ очевиден. Он брызгами лег на мою рубашку и растянулся в гостевой комнате, пытаясь не истечь кровью. Чего моя мама не может понять, что она хочет знать, — почему я так сильно рискую.

Не думаю, что смогу ей объяснить. Отчасти потому, что не смогу облечь мысли в слова, но по большей части потому, что сам не уверен. Утренний адреналин исчез, прихватив за собой всю яркость операции спасения.

Единственно, что знаю наверняка, — я не мог бросить Джина умирать. Я не такой безжалостный преступник, каким считает меня Цанг, каким я хотел казаться. Еще один труп на свой счет я записывать не стану.

— Доктор еще здесь?

Я понятия не имею, сколько времени провел в этом запотевшем туалете.

— Он сейчас с парнем.

— Хорошо.

— Схожу, принесу тебе одежду из твой комнаты. — Мама выскальзывает за дверь, приоткрыв ее немного. Пар выходит наружу, напоминая мне, что мир снаружи чист. Холоден. — Попрошу Эмио, чтобы принесла тебе чая.

Она уходит прежде, чем я успеваю ответить. Прежде чем мне удается напомнить ей, что моя старая одежда не подойдет. Слишком много времени прошло, слишком большое расстояние отделяло меня от этого места.

Это откровение эхом проходит через меня. Прячется в каждом углу каждой комнаты, которую я пересекаю. Я изменился. Я больше не принадлежу этому месту. Это не мой мир.

Теперь это Хак-Нам. Все годы, проведенные на краю крыш, стоя там и глядя вдаль, я страстно желал, тосковал и тянулся к этому месту. Или же я так думал.

Возвращение домой — это не ответ на вопрос. Это не приносит мне покоя.

Так что для меня есть свобода? Освобождение? Что может меня излечить?

Дверь в гостевые апартаменты зарыта. Эмио уже стерла кровь. Пол еще влажный и скользкий. Никогда до Хак-Нам не знал, как пахнет чистота, но теперь я не могу не обращать внимание на острый запах химии, ударившей мне в нос.

Стою в последнем оставшемся мокром пятне и прислушиваюсь. Слова, звуки... хоть что-нибудь, что скажет мне, жив мой друг или умер. Мои уши вознаграждаются смесью шагов и резких приказов. Ничего не могу разобрать, они перемешаны, наполнены терминами, которых я не понимаю. Не могу стоять неподвижно, так что начинаю ходить кругами по гостиной. Пальцы тревожно барабанят по темным пятнам на моих джинсах.

Мама с чистой одеждой так и не возвращается. Зато через какое-то время появляется Эмио. В ее умелых руках балансирует поднос с зеленым чаем.

— Мастер Дей, — прочищает она горло, и чашки дребезжат. Этот набор мама привезла из своей страны. Его обожгли в печи и разрисовали кувшинками и цветущим лотосом.