Город энтузиастов (сборник)

– Заняться у меня? Подражать? Да меня два года на смех поднимали. Учил бы, говорят, ребят, не за свое дело берешься. А я их в первый же год удивил. Искусственного удобрения достал: где они меру сняли, я – две. Сразу поверили. Сунулись в город за удобрением – а им нос: нету. И я с тех пор, сколько ни хлопочу, достать не могу. Куда только оно подевалось…

– Вот что я скажу, – перебил Бобров: – мне надо ваш лес посмотреть. Я, признаться, за тем только и приехал.

– Дело. Стоит, чего посмотреть. Только на что он тебе?

– Стройка у нас начинается, просили выяснить – годен или нет.

– Как же не годен. Уж если такой лес не годен, какой же годен то? Ведь и моя изба из этого леса. Только одна беда – наши мужички лесок-то своим считают.

– Как так своим? Я в лесотделе справлялся – госфонд!

– То-то и есть, что в лесотделе. А вы бы у наших мужичков спросили. Они лучше знают. Их лесок, заповедный, замоленый, с иконами обхоженный, спокон веку их. Начнешь рубить, так завоют.

Трудно предвидеть, когда и где наткнешься на препятствие. Ты думаешь, что достаточно обломать десятка два советских чиновников, ты думаешь, что достаточно получить согласие земотдела и лесотдела и лесничества, ты думаешь, что эти многоразличные органы вольны казнить этот лес, предоставив его неумолимому топору лесоруба, и вольны миловать, предоставив ему сгнить на корню, – а тут вдруг какие-то «мужички».

– У них не спросят, – ответил Бобров. – Меня другое интересует – сохранился лес или нет. Может быть, миф один – только пеньки торчат.

– Что ты! Пятьдесят лет топор не притрагивался. Разве что какое старое дерево среди леса срубят. Я тебе говорю – заповедник. Тут одна штука затесалась – как бы тебе объяснить – суеверие, что ли.

– Суеверие?

– Я потом расскажу, – а пока пойдем лес посмотрим.

Приятели вышли за околицу. Навстречу им две лошаденки надрываясь тащили выпачканный в грязи, поломанный, хромающий на одну ногу автомобиль.

– Твой что ли? – спросил Самохин.

– Мой, – ответил Бобров, и, обращаясь к шофёру: – Сегодня не уедем?

– Где там, – безнадежно ответил шофёр, и потащился вслед за своей машиной, такой же чужой и ненужной в этой обстановке, как и его заграничный автомобиль.

– Замечательный лесок – тысячу верст пройдешь, такого не сыщешь, – говорил Самохин, обрадовавшись новой теме для восхищений. Все у этого человека было замечательно – начиная с его показательного турнепса до кохинхинок, почему-то не желавших нести яйца, и чайника с отломанным носом. И вместе с полупрезрительным чувством самодовольного горожанина возникало у Боброва и легкое чувство зависти, – вот он, Бобров, человек, казалось бы, поставленный неизмеримо выше на общественной лестнице, чем Самохин, – человек, которого ждет если не блестящее, то во всяком случае хорошее будущее, – доволен ли он? Радуют ли его в такой же степени те успехи, которых удалось достигнуть?

Дорога вела от деревни в низину. С горы, от околицы виден был черный массив векового леса, за ним – желтые, сливающиеся с горизонтом холмы, похожие на закатные облака.

– Наши слуховщинцы говорят – тут озеро было. Я по старинным картам проверял – ничего не нашел, а если по названиям судить, то предание вполне справедливое. Вон этот мысок, выступает языком к деревне, – до сих пор называется Черным заливом. А вон та деревушка на горизонте – видишь?

Бобров сколько ни напрягал зрение – не мог увидеть на горизонте никакой деревушки.

– Эта деревушка называется Заозерье. Там уж русские живут.

– А у вас кто же? Разве не русские?

– Это уж так говорится. Что город, то норов… У нас Слуховшина, а жители называются слуховщинцы. Так уж со старины ведется. Может быть, спросишь у Михалка, он наврет по этому поводу…

– Что за Михалок? Постой, да он, кажется, меня к себе приглашал.

– А ты зайди – не пожалеешь. Тоже своего рода фрукт. Слуховской патриарх. Посмотри. Так вот, старики рассказывают, что тут озеро было, не на их памяти, а на памяти дедов их что ли.

– Куда ж оно делось?

– В землю, говорят, ушло. Всякую пустяковину брешут: было, говорят, тут озеро, и водилось в нем рыбы несметное, или, как они говорят, несусветное множество. А в этом озере, как полагается, водяной проживал, со своими водянятами, конечно. Жить ему тут в глуши видно было скучновато – повадился он на реку ходить, с тамошним водяным на мельнице в картишки резаться. Нашему водяному и не повезло: проигрался в пух-прах. «Ставлю, говорит, – все озеро на карту». – «А где же ты жить будешь?» – «К тебе в работники наймусь». Ладно. Сдали карты, – а он опять проиграл. И только-что он проиграл, – как вода в озере забулькала, закружилась да и сошла. А потом лесом заросла, и к этому лесу запрещено было касаться.

– Сказка, – понятно, – возразил Бобров.

– А ты дальше послушай, что говорят: вздумалось одному барину, – это уж на нашей памяти, – не на моей, a на стариков, что эту сказку рассказывают, – лес вырубать. Начал он рубить, – ан опять вода! Испугался, бросил. С тех пор и устроили заповедничек.

Лес отделяла от дороги не широкая болотника, заросшая глубоким и мягким мхом.