Город энтузиастов (сборник)

– Да, да, конечно, – устало подтвердил Лукьянов. Но это не было согласие – он только не возражал на банальную истину, которую нельзя оспаривать, но остался при своем мнении. Бобров придумал новый аргумент, могущий примирить две точки зрения: точку зрения рабочего-революционера, каким был Лукьянов, – и рабочего-обывателя, – но не успел произнести и первой заготовленной им фразы, как из-за двери высунулась голова секретаря, напоминавшего, что время товарища Лукьянова принадлежит не ему самому, а тому делу, которое он обязан выполнять. Там, вероятно, дожидался еще кто-нибудь, явившийся для личных переговоров, может быть – ожидали прибытия председателя члены какой-нибудь комиссии или подкомиссии, может быть – ждали его партийные обязанности, может быть – просто бумаги, которые срочно требуется подписать.

– Оставьте ваши проекты, я посмотрю. Товарищ Ратцел обещал поставить на обсуждение? Очень хорошо – о чем же вы беспокоитесь, товарищи? В силу наших средств мы, конечно, окажем поддержку. Только посократиться, посократиться не мешает…

Выходя от председателя, Бобров сказал Метчкову:

– С ним можно было сговориться, да мы не так подошли. Это ты все дело испортил!

– Я испортил, – рассердился Метчиков. – Ему хорошо в таком дворце, а нам каково? То же еще скажет – собственность!

VII

Раздень его и, наверно, отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, – длиной в аршин…

Ф. Достоевский.

До совещания, на котором должен был рассматриваться вопрос о постройке, оставалось только четыре дня, но было ясно, что дело обречено на гибель. Хорошо, если план будет отклонен и вместо него не будет предложено ничего – тогда можно поднять шум, или, как теперь говорят – «бузу», и добиться пересмотра, опираясь на явно выраженное недовольство рабочих. Но значительно хуже, – а это и было как раз наиболее возможным, – что победит точка зрения Ратцеля, что план будет принят с уничтожающей оговоркой: согласовать, увязать и проработать – и тогда он навеки погребен в канцеляриях и статистических управлениях, без всякой надежды в ближайшем будущем откопать его и снова поставить в порядок дня.

– Мы рассматриваем. Мы принимаем меры. Мы прорабатываем.

Год пройдет, два пройдет:

– Мы увязываем. Мы согласуем.

Расстроенный, изнервничавшийся и усталый Юрий Степанович пошел к архитектору, с которым он несколько дней не встречался. Если архитектор не найдет выхода и не поможет, то надо поставить крест над всем предприятием, – а одна мысль о подобной возможности убивала в нашем герое всю его не природную, а благоприобретенную энергию: нужно было, чтобы кто-то постоянно пополнял в нем запасы этой энергии, иначе он мог остановиться, как часы, в которых ослабла пружина.

Юрий Степанович в первый раз пришёл к архитектору, – Галактион Анемподистович никогда и не приглашал его к себе. В другое время и при других обстоятельствах Юрию Степановичу было бы чрезвычайно интересно узнать, что архитектор живет в полуразвалившемся деревянном домике, на мезонине, что в мезонин ведет очень узкая и крутая лестница, недоступная дневному освещению и не имеющая освещения искусственного. В другое время Юрий Степанович обратил бы внимание и на то, что дверь, ведущая в комнату архитектора, слишком мала, и, вероятно, подумал бы, каким образом богатырская фигура архитектора пролезает сквозь эту дверь – но в тот момент Бобров вовсе не был настроен обращать внимание на мелочи и только злился, что такая, казалось бы, простая задача – добраться до архитектора и поговорить с ним – затруднена долгими розысками и медленным шествием по темной лестнице.

Небольшую, не свыше установленной нормы комнату архитектора занимал широкий письменный, он же чертежный, стол, заваленный книгами, брошюрами, техническими журналами, каталогами и планами. Сам Галактион Анемподистович полулежал на столе, вычерчивая или исправляя какой-то проект. Он по обыкновению разговаривал сам с собою, то шептал, то ворчал, то посмеивался, и даже не заметил прихода неожиданного гостя.

– Я к вам, – громко сказал Бобров.

Галактион Анемподистович вздрогнул, испуганно поглядел на посетителя, улыбнулся.

– Заработался и не слыхал.

Он по-простонародному засуетился, стараясь как можно лучше принять своего гостя.

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, я вас сейчас чайком угощу.

Бобров попытался отговориться тем, что очень занят, что он пришел по весьма важному делу, но Галактион Анемподистович не слушал.

– Важные дела, так их, значит, с кондачка решать надо, что ли. За чаем-то много способнее будет. У моего покойного батюшки такое правило было: если с кем по маловажному делу поговорить – квасок, поважнее – чаек, а самое важное дело – водочка. Может быть, по важности вашего дела водочка полагается? Отыщем и водочку.

– Я не знаю…