Горлов тупик

– Я тоже до сих пор не понимаю. Я училась на первом курсе, сдавала зимнюю сессию. Схватили утром по дороге в институт, затолкали в машину. Камера, наручники, конвейерные допросы… Ладно, все, не хочу об этом, двадцать четыре года молчала.

– Ни фига же себе! – Павлик присвистнул. – Так, может, пора, наконец, выговориться?

– Я, вообще-то, подписку дала, – Надя усмехнулась, – когда выпускали, со мной задушевно побеседовал один важный генерал с добрым лицом, принес официальные извинения, попросил не распространяться, для моей же пользы. Мол, все плохое надо забыть, жизнь только начинается. Потом взяли подписку о неразглашении.

– Думаешь, эта подписка до сих пор в силе?

– Ее никто не отменял, да и не только в ней дело. Если начну рассказывать, руки заболят.

– Руки?!

– Фантомные боли, от наручников. Шрамы на всю жизнь остались.

– Ты говорила, шрамы от ожогов химикатами, я, грешным делом, думал, врешь, подозревал, что ты в юности вены резала из-за несчастной любви.

– Мг-м, конечно, – она издала странный звук, то ли смешок, то ли всхлип, – наручники не снимали круглые сутки, даже в больничке. У меня в тюрьме месячные начались, кровотечение долго не останавливалось. Они испугались, что окочурюсь, допросы прекратили, положили в больничку. Собственно, это меня и спасло. Я им нужна была живая и здоровая.

– Зачем?

– Готовили большой процесс, мне отводилась важная роль: рассказать широкой публике, что мой папа, американский шпион, заставлял меня убивать младенцев в роддоме, вербовать сокурсников и создать тайную террористическую организацию студентов-медиков. Они рассчитывали, что меня будет легко сломать, я маленькая, слабая. И родители сломаются из-за моего ареста. Но я оказалась слишком слабой. Я вообще не понимала, что происходит, чего от меня хотят. Просто отключалась, улетала домой, мысленно забивалась в угол между буфетом и диваном, вспоминала рисунок обоев, строила из этих желтых ромбов и синих васильков волшебный замок и пряталась там. В результате вместо напуганной девочки они получили бесполезную тряпичную куклу.

Павлик глухо откашлялся и спросил:

– Разве их потом не расстреляли?

– Кого?

– Ну, тех следователей, которые сочиняли «дело врачей»? Рюмина точно расстреляли, он, кажется, был главный.

– В январе уже никакого Рюмина не было, Сталин его снял, вместо него назначил Гоглидзе. Да, Рюмина и Гоглидзе расстреляли. Но других даже не посадили.

– Ты серьезно думаешь, что один из них тебе звонит и молчит, через двадцать четыре года?

Надя кивнула.

– Как его зовут?

– Любый Владилен Захарович. Он вел мое дело. Вначале показался нормальней других. Другие меня тоже допрашивали, но совсем иначе. Орали, угрожали. Любый говорил спокойно, вежливо. Потом до меня дошло, что текст про папу-шпиона и отравленных младенцев сочинил именно он. Другие путались, сбивались, а он повторял каждый раз одинаково четко, слово в слово, с чувством, как верующий молитву. Другие понимали, что все это спектакль, играли надоевшие роли халтурно, неправдоподобно. Наверное, чуяли, что Сталину скоро конец. Боялись, что придется отвечать за свои художества. А для него все было всерьез. Он не играл, он верил.

– Во что? – Павлик нервно усмехнулся. – В текст, который сам сочинил?

– В еврейский заговор. В то, что евреи – инопланетные паразиты и оборотни, все американцы – евреи, англичане тоже. Сталин – освободитель человечества от еврейского ига. Мой отец – американский шпион, а я ведьма. Во-первых, потому, что еврейка, во-вторых, потому, что женщина. Женщины низшие существа, животные. Но среди них встречаются ведьмы, которые опасней евреев. Этот свой катехизис он излагал мне во время допросов, хотел показать, что ему все известно, молчать и выкручиваться бесполезно. – Надя принялась разминать запястья и медленно, хрипло произнесла: – У него миссия: продолжить великое дело Сталина. Он не остановится.

Павлик нахмурился, пробормотал что-то себе под нос, Надя расслышала слово: «маньяк».

– Да, он маньяк. – Она затушила сигарету, поежилась, подняла стекло. – В первый раз он появился через четыре года после освобождения, в июле пятьдесят седьмого, в день открытия Всемирного молодежного фестиваля. Я гуляла по Москве с друзьями-сокурсниками, потерялась в толпе, отбилась от своих, и черт меня дернул подняться на крышу одного из домов, посмотреть шествие по Садовому кольцу. На крыше давка, все вопят, хлопают, свистят. Меня притиснули к самому краю. Ограждение хлипкое, шатается, и туфли новые скользят. Кто-то сзади стал напирать, подталкивать, будто нарочно. Я обернулась и увидела его рожу, совсем близко. Заорала, конечно, только в таком гаме бесполезно. Он бы запросто меня столкнул, и никто бы ничего не заметил. Несчастный случай. Но в последнюю секунду какой-то парень схватил меня, оттащил от края. Мы потом познакомились, он оказался студентом из Лондона. В общем, повезло.

– А студент из Лондона не заметил, что тебя хотели столкнуть нарочно? – осторожно спросил Павлик.