– Ну твою же мать! – орал Гоглидзе на оперативке. – Ты же сам настаивал, чтобы к ней мер не применялось, а смотри, до чего довел!
Влад пытался объяснить:
– Во-первых, она проходит конвейер, я не один с ней работаю, во-вторых, она симулирует, врачи ее покрывают, необходимо провести…
– Хочешь, чтобы она тут у нас окочурилась, на хуй, как Этингер, блядь? – перебил Гоглидзе.
Влад открыл рот, чтобы закончить фразу: «Необходимо провести независимую медицинскую экспертизу», – но благоразумно промолчал.
Замминистра закурил, прищурился:
– Учти, майор, на тебе один жмур уже висит.
В кабинете стало тихо, все уставились на Влада. Он вопросительно покосился на Гаркушу. Тот едва заметно пожал плечами.
Гоглидзе выпустил дым, хмуро помолчал и процедил сквозь зубы:
– Из больнички звонили. Подследственная Филимонова скончалась в результате преждевременных родов.
«Кто такая Филимонова?» – отрешенно подумал Влад.
Вечером, по дороге к Шуре он вспомнил, что это медсестра, бывший Федькин агент, и успокоился. Жмур висит не на нем, а на Федьке. Конечно, сам по себе Федька пока никому не интересен, но если кто-то вдруг захочет свалить Дядю, легко раскопает историю про похождения племянника и смерть бывшего агента, важного свидетеля. А майор Любый вообще ни при чем, он Филимонову в последний раз допрашивал месяц назад.
Влад выскочил из трамвая в метель, зашагал по безлюдной заснеженной улице поселка, заранее предвкушая свое законное мужское удовольствие.
Шура сидела на кровати, поджав ноги, и читала. Филя растапливал печку. Влад, не раздеваясь, подошел к Шуре, взял у нее книгу, захлопнул, взглянул на обложку. Гончаров, «Обрыв».
Она протянула руку:
– Отдай! И снег стряхни хотя бы.
Он швырнул книгу на комод. Шура молча соскользнула с кровати, взяла книгу, открыла, нашла нужную страницу, раздраженно повторила:
– Снег! – и опять уселась читать.
Он вышел на веранду, снял калоши, отряхнул заснеженное пальто платяной щеткой, аккуратно повесил на плечики, сунул в рукав шарф. Когда он вернулся в комнату, Шура даже головы не подняла. Влад развалился в кресле, закурил. В ярком свете торшера он видел каждую черточку ее лица, склоненного над книгой. Несколько часов назад арестованная Ласкина напомнила ему Шуру. Теперь Шура напоминала Ласкину. Он вглядывался, пытался найти различия. Они, безусловно, были, но в глаза лезло именно сходство.