Горлов тупик

Влад опомнился. Охота на Ласкина отвлекла его от основной сегодняшней задачи: он должен получить подпись под признательными показаниями, во что бы то ни стало, здесь и сейчас. Подпись Вовси сразу поднимет его авторитет, заставит этих тупиц отнестись всерьез к его особой психологической методике.

– Пал Фомич, ну, зачем вы так? – обратился он к Гаркуше. – Подождите, дайте нам еще немного времени.

Гаркуша мрачно покосился на Влада:

– И так уж кучу времени потеряли из-за этой мрази! Цацкаемся с ними! Ладно, через десять минут не подпишет – отправится в холодильник, бессрочно, до особого распоряжения руководства. – Он еще раз потряс кулаком перед носом Вовси. – Ясно тебе, говно?

Когда дверь за ним закрылась, Влад подвинул Вовси протокол с признанием, обмакнул перо в чернильницу.

– Мирон Семенович, давайте быстренько, а то он вернется, и я уже ничем не сумею вам помочь.

Вовси под его диктовку нацарапал трясущейся рукой:

«Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. Вовси». И отключился.

* * *

Вячеслав Олегович вернулся в комнату с горячим чайником.

Мама сидела за маленьким круглым столом, нарезала сыр. Он сел напротив и повторил свой вопрос:

– Где Вика, не знаешь?

Мама выронила нож, испуганно прокричала:

– Так она же к вам на дачу уехала!

– Ну, да, конечно, только она там с нами не сидит, по гостям бегает, нас в свои планы не посвящает, я думал, может, уже вернулась в Москву.

Мама помотала головой:

– Обещала вернуться в субботу вечером. Сказала, будет на лыжах кататься и в бане париться.

У Вячеслава Олеговича заныло сердце.

«Куда же он повез ее в два часа ночи? Лыжи, баня… Что вообще происходит?»

– Обещала – значит, вернется, – произнес он вслух.

– Курит! Часто не ночует дома! – крикнула мама. – Поговори с ней!

– Обязательно! Прости, совсем забыл, надо срочно позвонить.

На телефоне опять висел амбал в тельнике. Вячеслав Олегович топтался рядом, поглядывал на часы, на амбала, наконец схватил теплую влажную после его ладони трубку и набрал дачный номер Уральца. Решил не дипломатничать, сказать прямо: «Федя, ты вчера притащил ко мне этого Любого. Полвторого ночи он взялся отвезти Вику домой. Дома она до сих пор не появилась».

Ответила Зоя:

– С утра на работу умчался. Когда вернется, не сказал. Ну, ты же знаешь его. Что-нибудь передать?

– Спасибо, Зоечка, если вдруг объявится, просто скажи, что я звонил.

Он повесил трубку. Что дальше? Идти в милицию, писать заявление? Не примут. Вика совершеннолетняя, прошло меньше суток. «Спросить у Марины, племянницы Любого? Черт, почему племянница? Откуда? У него вроде не было братьев и сестер… Ладно, не важно. Они с Викой подруги. Девица неприятная, наглая. Даже если знает, не скажет…»

Дверь комнаты возле черного хода была приоткрыта. Послышался раскат смеха, потом Викин голос громко, отчетливо произнес:

– А я вот советской власти очень даже благодарна, она меня научила динамо крутить!

Вячеслав Олегович застыл, будто примерз к полу.

Опять смех. Голос Марины:

– Давай колись, Тошка, рассказывай!

– Джинсы, настоящий «Левайс», будто на меня сшиты. Сто пятьдесят деревянных! Где же честной пионерке взять такие бабки? Предложили расплатиться натурой. А фарцак… ну, как бы это помягче выразиться… Фарцакян, Фарцакаридзе, Фарцманштейн, в общем, нерусский. Посадил он меня в свою тачку, повез на флэт, далеко, в Бибирево. Проезжаем мимо большого парка, я так нежно ему говорю: слушай, май беби, во-он там кустики, притормози на минутку, сил нет терпеть, сейчас описаюсь! Поверил, остановился. Я выскочила, рванула по парку, не оглядываясь. Потом прыг в троллейбус. Гуд-бай, дарлинг!

– А джинсы? – спросила Марина.

– На мне! Как примерила, так и не сняла. Ну, юбчонка моя пионерская, конечно, ему досталась.

– Прикольно, только я не понял, при чем здесь советская власть? – спросил незнакомый мужской голос.

– Дурак ты, Тосик! Не было бы советской власти, я бы просто зашла в магазин, купила себе джинсы и носила бы их без всякого удовольствия. Тоска смертная!