Горлов тупик

Он и она были евреями. Он и она прошли войну, но все их заслуги и награды больше не имели значения, как и сама война. Девятое мая объявили обычным рабочим днем. Выплаты за ордена и льготы ветеранам отменили, безногие-безрукие инвалиды исчезли куда-то. Власть уничтожала следы войны и победы, будто стыдилась того и другого. А затем включился древнеримский механизм децимации – казнь каждого десятого. Такое уже было накануне войны, с тридцать шестого по тридцать восьмой. Тогда брали всех подряд, независимо от национальности. Теперь брали евреев в первую очередь, но и не евреев тоже брали.

Семен Ефимович работал старшим ординатором в отделении экстренной терапии Боткинской больницы. Его не понизили, шанса спрятаться и отсидеться не дали. Надеяться было не на что, оставалось покорно ждать увольнения и ареста. Главврача Шимелиовича взяли еще в сорок девятом. В ноябре пятьдесят второго взяли академика Мирона Семеновича Вовси. С ним Семена Ефимовича многое связывало: годы работы в Боткинской, война, Институт усовершенствования врачей. После ареста Вовси он просыпался и засыпал с одной мыслью: я следующий.

В декабре умерла от острого инфаркта миокарда Лялина старшая сестра Соня. Она никогда не жаловалась на сердце, была неугомонной болтуньей. После самоубийства мужа ее природная импульсивность стала чрезмерной, нарочитой. Соня как будто пыталась заболтать реальность, заглушить свои настоящие чувства театральными ахами-охами, слишком бурными рыданиями, слишком громким смехом. Когда началась антисемитская кампания, она воодушевленно твердила, что в СССР антисемитизма быть не может, мы победили нацизм, у нас многонациональное государство. Чем страшней ей было, тем бодрей и категоричней звучала ее болтовня. Лялю раздражал фальшивый оптимизм сестры, Семен Ефимович заступался: пусть болтает, если ей от этого легче.

Однажды Соня вытащила из кошелька маленькую фотографию мужа, с которой не расставалась, и стала вспоминать, как он за ней ухаживал. Полились звонким потоком истории. Ляля и Семен Ефимович слушали их в сотый раз. Половину Соня выдумала, другую половину сильно пересластила, но искренне верила, что именно так было на самом деле. Она болтала без передышки весь вечер и вдруг запнулась, долго хмуро молчала, смотрела на фотографию, наконец произнесла:

– Что же все-таки чувствуют мертвые, которые нас любили, когда мы о них думаем?

– Помрешь – узнаешь, – сердито бросила Ляля.

На следующий день Сони не стало.

До конца жизни Ляля не могла простить себе этих слов. А Семен Ефимович не мог себе простить, что ни разу не удосужился послушать Сонино сердце.

Каждое утро, прощаясь перед уходом на работу, он смотрел Ляле в глаза, спрашивал взглядом: «Сегодня ничего плохого не случится?» Она мотала головой и пожимала плечами: «Не знаю!» Этот молчаливый диалог вошел в привычку.

Утро девятого января пятьдесят третьего было вполне обычным. Ляля спокойно отпустила Надю в институт и через полчаса сама ушла на работу. Семен Ефимович простыл, лежал с высокой температурой. Надя обещала вернуться с экзамена пораньше. Хотела поцеловать его на прощание, но он сказал:

– Не подходи, я заразный!

Волноваться они начали после восьми вечера. Ляля побежала к автомату, позвонила знакомому преподавателю, единственному, у кого имелся домашний телефон. Он сказал, что Надю в институте не видел.

В милиции пожилой мрачный капитан разговаривал с ними сквозь зубы, не хотел принимать заявление, но потом все-таки сжалился: «Ладно, пишите! – и добавил чуть слышно: – Только это без толку, сами, что ли, не понимаете?»

Позже Ляля призналась, что предчувствие катастрофы мучило ее нестерпимо, интуиция душила, сжигала и не подсказывала никакого выхода. Не тот случай, когда достаточно открыть окно и крикнуть или отключить сигнал будильника. На них троих ползет лавина, и остановить ее невозможно.

Они привыкли бояться, поэтому Ляля своему предчувствию не придала значения. Не требовалось никакой особенной интуиции. Страшно было всем. В любую минуту могли арестовать любого, особенно если ты еврей, врач. Но представить, что лавина накроет семнадцатилетнюю Надю, студентку первого курса мединститута, не мог никто.

Тринадцатого января, через четыре дня после исчезновения Нади, «Правда» вышла с передовицей «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей» и сообщением ТАСС: «Хроника. Арест группы врачей-вредителей».