Горлов тупик

Выглядел Типун вполне безобидно: мягонький, беленький старикашка, божий одуванчик, на черного мага уж точно не похож. В реальности его намеки гроша ломаного не стоили. Многие годы он проводил собеседования с курсантами сто первой школы, помнил поименно всех выпускников, однако это вовсе не означало, что на каждого у него имелся тайный убойный компромат. Сотрудники Органов через десятки сит проходили, все тайное быстро становилось явным. Фанасич давно уж не владел серьезной кадровой информацией, мог вытащить лишь всякую ветошь, пустяки, которые сегодня абсолютно не актуальны. Лично Федору Ивановичу он ничем не навредил, наоборот, помогал в трудные времена. Но трудные времена давно прошли, а он все лез со своей помощью.

Когда Мозг рассказал о ночном звонке, Федора Ивановича аж передернуло, жалобно пискнул в генеральской душе запуганный капитан-оперативник Федька, маменькин сынок, Дядин племянник. Проснулись, зашевелились старые страхи.

Жизнь Федора Ивановича делилась на три периода. Первый – с детства до марта пятьдесят третьего, до кончины Хозяина. Именно там обитал Главный Страх, глубокий, безотчетный, животный. Ты принадлежишь к элите, одеваешься в самое лучшее, ешь самое вкусное. Ты молод, здоров, отлично устроен, уверен в завтрашнем дне, но это лишь игра, видимость. На самом деле ты болтаешься на ниточке над пропастью, беспомощно перебираешь ногами и притворяешься, будто ступаешь по твердой земле, старательно изображаешь спокойствие и бодрость, лишь бы никто не догадался, как тебе страшно. В любую минуту, внезапно, без причины, без малейшей твоей вины, ниточка может оборваться. Шлеп – и нет тебя. В таком подвешенном состоянии существовали все. Главный Страх был всеобщим, постоянным, привычным, как дыхание. Казалось, это нормально. Так устроен мир, так будет всегда.

В середине февраля Дядя Миша вдруг сообщил шепотом, на ухо: «Хозяин сильно сдал, одряхлел, долго не протянет. Что потом – неизвестно». Федор похолодел от ужаса. Конечно, умом он понимал: Хозяин тоже человек, из плоти и крови, и лет ему уже немало. А душа трепетала, душа верила в бессмертие товарища Сталина. Без Хозяина нельзя! Он стальной своей рукой держит нас всех за ниточки над пропастью, без него упадем, пропадем.

«Давай-ка, Федька, затихни, замри и не высовывайся, – велел Дядя Миша. – Разборки пойдут серьезные, особенно по «врачам-убийцам», слишком уж там намудрили».

Федор спросил дрожащим шепотом: «Значит, суда не будет?» Дядя Миша мрачно усмехнулся: «Может, и будет, но совсем другой».

Девятого марта Федор увидел маленького дряхлого старика в гробу. Слезы, конечно, лил, умом понимал, насколько все стало зыбко, неопределенно. Но душа ликовала. Душа сделала великое открытие: ниточки оборвались, а жизнь продолжается.

На следующий вечер в квартире Дяди Миши на Смоленке собралась вся семья, из Ленинграда приехала старшая сестра Светлана с мужем и сыном Ванечкой. Мужчины изображали суровую мужскую скорбь, произносили тосты во славу покойника. Женщины плакали. Ванечка бегал, крутил юлу, с рычанием возил паровозик, громко смеялся. Отец отшлепал его, домработница увела спать. Он долго ревел в соседней комнате. «Маленький, а все понимает, вон как по товарищу Сталину убивается!» – сказала Светлана.

Федор и Дядя Миша ушли курить на кухню, молча дымили в открытое окно, и вдруг Дядя, горячо дыша коньячным перегаром, зашептал Федору на ухо: «Помер, уф-ф, аж не верится! В последнее время совсем сдурел. Мы все по лезвию ножа ходили… уголовник, параноик, страну разорил, Гитлеру поверил, в начале войны обосрался…»

Никогда больше он этих слов вслух не повторил, даже шепотом, даже спьяну. Потом, многие годы, и по сей день Дядя Миша изображал жесткого принципиального сталиниста-державника. Громко проклинал Хруща за XX съезд и кукурузу, восторгался Сталиным: «Великий Вождь, при нем был порядок, страну поднял, войну выиграл».

Дядя Миша взвешивал каждое словечко, обдумывал каждый карьерный шажок, заранее угадывал, на кого сделать ставку. В феврале поставил на Берию и не прогадал. Но уже к концу марта, когда Берия подмял под себя все что мог, Дядя Миша почуял неладное, стал осторожно отползать, пожаловался на проблемы со здоровьем, отказался от бериевских заманчивых предложений, лег в «Кремлевку», потом в санатории отдыхал месяц. Там, в Барвихе, встретился со своим старым приятелем Леней Брежневым.

С Леней Дядя Миша познакомился еще в конце тридцатых, вместе начинали на Украине. В октябре пятьдесят второго, на XIX съезде, Хозяин заметил Леню, Первого секретаря ЦК Молдавии, и поднял его сразу до кандидата в члены Президиума ЦК, назначил членом двух постоянных комиссий – по внешним делам и по вопросам обороны. Не успел Леня обустроиться в Москве, расправить крылышки, тут Хозяин взял и помер. Леню сразу выперли отовсюду, лишили всех должностей, непонятно за что. Кстати, за что его Хозяин так высоко поднял, тоже не совсем понятно.