Горлов тупик

– Смотри, они, то есть вы, ходите на двух ногах и рожаете. Это же чудо природы! Таз чуть шире – не сможете ходить. Чуть уже – головенка ребенка не пролезет. – Он говорил тихо, вдохновенно и пытался попасть в рукав куртки.

Надя помогла ему, застегнула молнию.

– Боба, ты гений.

Боба замер, сосредоточенно сдвинул пегие лохматые брови и забормотал:

– Эволюция… Несколько тысяч лет назад, когда не было ни больниц, ни акушеров, множество младенцев умирало… Что же получается? Размер женского таза связан с прямохождением, объем черепа ему не соответствует, поэтому человеческие роды – единственные в природе трудные и болезненные. Естественный отбор забраковал бы либо то, либо другое. Ну, и при чем здесь эволюция? Какого соперника человек должен был победить за счет размера и сложности своего мозга? В борьбе с кем развился мозг? Для выживания вида математика, философия, поэзия, музыка не нужны. Достаточно чутья, инстинктов и мускулов.

– Хочешь поспорить с великим Дарвином? – Надя усмехнулась.

– Это не я, – Боба помотал головой, – это природа, высший разум с ним спорит. Если бы все сводилось к теории эволюции, мы либо остались бы на четвереньках, либо с маленьким мозгом. Гомера, Аристотеля, Шекспира, Моцарта, Пушкина, Эйнштейна среди нас не было бы.

Надя надела на него шапку, замотала шарф, чмокнула в щеку. Он вышел, она хотела закрыть за ним дверь, но он развернулся у лифта и крикнул:

– Самого Дарвина тоже не было бы, если бы суровая реальность соответствовала его романтической теории!

На кухне Надю ждала рисовая каша в кастрюльке, закутанной в одеяло. Папа, уютно устроившись на тахте, шуршал газетой. У него был свободный день, он никуда не спешил. Взглянув на нее поверх очков, стал читать вслух:

– «По данным Федерального бюро расследований в США, в 1976 году было совершено три миллиона семьсот пятьдесят тысяч серьезных преступлений. С учетом поправок на очковтирательство американской официальной статистики советские ученые полагают, что уровень преступности в США надо определять не менее как в десять миллионов преступлений в год».

– Интересно, а у нас сколько? – спросила Надя.

– У нас неуклонно падает.

– Что?

– Все! – Он с громким шорохом перевернул страницу. – Все плохое падает, все хорошее растет. А, кстати, я кофе без тебя не пил!

– Кофе кончился, обойдемся чаем. – Надя взяла с полки открытую пачку.

Чай был невкусный, грузинский, второго сорта, с палками и без запаха, но выбирать не приходилось.

– Погоди! Кажется, осталась кофейная заначка, – вдруг вспомнил папа.

Кто-то посоветовал ему хранить кофе в морозилке. Наде в голову не пришло посмотреть там. Она с трудом отодрала примерзший мешок с курицей, окаменевшую пачку пельменей и обнаружила в глубине коробку, покрытую толстым слоем сероватого инея. Папина заначка пролежала в морозилке не меньше года. Удивительно, как он вспомнил? Внутри оказались прекрасные крупные зерна, они слегка поблескивали и пахли восхитительно.

Сквозь гул кофемолки она услышала:

– О, тут про твою Нуберро! «Неприкрытый произвол США в Африке. Вашингтон отбросил в сторону фарисейские рассуждения о дружеских чувствах к африканским народам. На освободительную борьбу народов был наклеен ярлык терроризма. Одновременно в Вашингтоне распростерли объятия южноафриканским расистам, врагам номер один независимой Африки, вновь протянувшим свои грязные лапы к Республике Нуберро, народ которой выбрал социалистический путь развития».

– Папа, тебе делать нечего? Читаешь всякую галиматью, да еще вслух.

– Нет, я просто подумал – вдруг там очередной переворот?

– Там всего лишь очередная дизентерия, был бы переворот, полетели бы не мы, а «Врачи без границ».

– Одно другому не мешает, в Анголу и вы, и они летали.

После завтрака Надя спокойно выкурила сигарету, зашла в свою комнату, включила свет, вытянула из машинки испачканные страницы, спрятала их в лиловую папку, осторожно сняла катушки с новой лентой, прихватила смятую картонную коробку от нее, сложила в пластиковый пакет и сунула в сумку.

* * *

На Лубянке в приемной Юра прождал еще сорок минут, листал «Известия», «Огонек», «За рубежом». Секретари уткнулись в бумаги, тихо, коротко отвечали на звонки. Он больше не прислушивался, не гадал, кто звонит и что будет дальше. Кабинет Председателя явно пустовал.

В четырнадцать тридцать один из секретарей поднял на него взгляд и сказал:

– Товарищ полковник, идите пообедайте.

Он действительно проголодался, рад был отвлечься от бесконечного ожидания, но обедать в лубянской столовой не очень хотелось. Кормили там вкусно, да только столовая находились в здании бывшей Внутренней тюрьмы. Каждый раз накатывало неприятное чувство.

Он спустился по лестнице, вышел во внутренний двор, закурил. Двор-колодец оглушил его удивительной для центра Москвы тишиной. Ни ветерка, ни звука.