Горький хлеб

— А ведь про этого Якимку нам дед Терентий только что сказывал. Вот и сгиб человек. Эх, жизнь наша горемычная, — наклонившись к Иванке, невесело вымолвил Шмоток.

Болотников молча смотрел на Якима, который напоминал ему чем-то отца. Такой же высокий, костистый, с глубокими, умными и усталыми глазами.

— А приказной дьяк заключил:

«И указал великий государь и царь всея Руси Федор Иоанович оного воровского человека казнить смертию…»

В толпе недовольно заговорили:

— Невинного человека губят.

— Царь-то здесь ни при чем. Это татарина Годунова[71] проделки.

— За правду тяглеца казнят. Верно, он в народе сказывал — не его, а Бориску бы на плаху…

В толпе зашныряли истцы и земские ярыжки. Одному из посадских, проронившему крамольное слово, вдели в руки колодку и поволокли в приказ.

Якиму Михееву развязали руки, передали свечу монаху с иконкой Спаса. Один из стрельцов подтолкнул бунташного человека бердышом в спину к помосту.

Яким повел широким плечом — стрелец отлетел в сторону.

— Не замай, стрельче, сам пойду.

Угличанин поднялся на помост. Ветер взлохматил черную, как деготь, бороду, седеющие кудри на голове.

Палач приосанился, ловко и игриво подбросил и поймал топор в воздухе.

— Клади голову на плаху, Якимка.

Тяглец сверкнул на палача очами, молча повернулся лицом к колокольне Ивана Великого, истово перекрестился, затем низко поклонился народу на все четыре стороны, воскликнул:

— Прощайте, православные. От боярских неправд гибну, от Бориски злодея…

К посадскому метнулись стрельцы, поволокли к палачу. Яким оттолкнул служивых, сам опустился на колени и спокойно, словно на копну мягкого сена, положил голову на плаху.

Палач деловито поплевал на руки и взмахнул топором. Голова посадского глухо стукнулась о помост.

Болотников сжал кулаки, кровь прилила к смуглому лицу, и на душе все закипело, готовое выплеснуться горячими и злыми словами в угрюмую, притихшую толпу.

— Уж больно ты в лице переменился. Идем отсюда, Иванка.

— Смутно мне, Афоня. Впервой вижу, как без вины человека жизни лишают и топором голову рубят. Отчего так все горько на Руси? Где ж правда?

— Правда у бога, а кривда на земле, парень. Уж такое дело сиротское, вытаскивая молодого страдника из толпы, сказал бобыль.

— Да нешто так жить можно: все терпи и назад оглядывайся, — зло проговорил Болотников.

— А ты близко-то к сердцу все не примай, Иванка. Оно и полегче будет. Плетью обуха не перешибешь…

Глава 32 ОСЛУШНИКОВ В ПОДКЛЕТ!

На Никольской улице, возле государева Печатного двора, Афоня Шмоток спросил посадского в синей однорядке:

— Не скажешь ли, милок, где тут хоромы князя Андрея Андреевича Телятевокого?

— За Яузой, на Арбате, на Воронцовском поле, близ Вшивой горки, на Петровке, не доходя Покровки, — озорно прокричал посадский и шмыгнул в переулок.

— Будет брехать, типун те на язык, — крикнул ему вдогонку Афоня и заворчал. — Ну и народец, ничего толком не дознаешься.

Спросили старичка в драном армяке, с холщовой сумой за плечами. Тот молча указал на монастырь Николы Старого, за которым виднелись богатые хоромы царева стольника Телятевского.

Наряден и причудлив рубленый терем. Башни узорчатые, кровли живописные, над крыльцами шатровые навесы, с витыми столбами, затейливые решетки да резные петухи.

Гонцы подошли к бревенчатому тыну. Болотников постучал в калитку. Из открывшегося оконца высунул пегую бороду старый привратник.

— Кого надось?

— Дозволь к князю пройти, батюшка, — просяще вымолвил Афоня.

— Ишь чего захотели, князя им подавай! Велико ли дело у вас к государю нашему?

— Велико, друже. Из вотчины к князю миром посланы, челом бить от крестьян.

— Недосуг нонче Андрею Андреевичу. Только и дел у него мужиков принимать, — строго вымолвил привратник и захлопнул оконце.

— Деньгу доставай, Иванка, иначе не допустит. Здесь на Москве и шагу без денег ступить нельзя, — шепнул Болотникову бобыль и вновь забарабанил в калитку.

— Уж ты допусти к князю, батюшка. Дело наше неотложное. Прими от нас полушку за радение.

Привратник высунул в оконце руку, зажал в пятерне монету и показал гонцам куклш.

— Ишь чего удумали. Нешто доступ к князю полушку стоит, — хмыкнул в пегую бороду привратник и, вдруг, страшно выкатив глаза, закричал, потрясая кулачищем:

— А ну плати алтын, а не то собак со двора спущу, нечестивцы!

— Ну и дела, — сокрушенно качнул головой Болотников. Однако пришлось снова раскошеливаться.

Привратник после этого заметно потеплел, распахнул калитку и окликнул возле терема статного парня в легком темно-зеленом кафтане.

— Якушка! Допусти мужичков к князю.

Челядинец сошел с красного крыльца, неторопливо, поигрывая кистями рудо-желтого кушака, окинул пытливым зорким взглядом гонцов и приказал распахнуть кафтаны.

— Али мы лиходеи какие? Нет при нас ни ножа, ни пистоля, — проговорил Афоня.

— Кто вас знает. Из Богородского села что ли наехали? Ну, айда к князю, — весело проронил Якушка.