Горький хлеб

— Чать, помнишь, как нас, бобылей, из вотчины в Москву повели? Сказывали, на одну зиму берем. Да вот как оно вышло. Пятый год здесь торчим. Было нас семеро душ из вотчины. Четверо с гладу да мору преставились, двое наровили бежать. Один‑то удачно сошел, а Зосиму поймали ‑ насмерть батогами забили. На Егория вешнего схоронили его. Я вот одряхлел. Все жилы крепость вытянула. А мне ведь еще и пятидесяти нет, Иванка.

Болотников хмуро слушал Герасима и диву давался, как за пять лет из крепкого, проворного мужика он превратился в дряхлого старца.

— Тюрьма здесь, Герасим. В неволе царь народ держит. Пошто так?

— Э‑э, нет, Иванка. Ты царя не трожь. Блаженный он и народом чтим. Тут на ближнем боярине Борисе Годунове грех. Сказывают, что он повелел новую крепость возводить и мужиков в неволе томить без выходу, ‑ понизив голос, произнес Герасим и снова весь зашелся в кашле. Затем, отдышавшись, виновато развел руками. ‑ Надорвался я тут, Иванка. Внутри жила лопнула. Кровь изо рта идет, помру скоро. На селе мужикам поклонись, да проси батюшку Лаврентия помолиться за меня, грешного. Сам‑то как угодил сюда?

— Гонцом к князю мир снарядил. Засевать яровые нечем. Буду у Телятевского для селян жита просить. Да вот застрял здесь. Повелели день отработать.

— Это тоже по указу ближнего царева боярина. Норовят через год крепость к Китай‑городу подвести. Тут и замкнется каменное колечко. Тыщи людей здесь примерли. Зимой в город деревенских мужиков не пущают. В землянках живем‑маемся. Шибко мерзнем. Хворь всех одолела. Ежедень божедомы усопших в Марьину рощу отвозят да в ледяную яму складывают, а в Семик хоронят. Вот житье‑то наше… О‑х и стосковался я по землице отчинной, по сохе‑матушке. Хоть бы перед смертью по селу пройтись да на мужиков взглянуть, к старикам на погост наведаться. ‑ Герасим смахнул со щеки слезу и продолжал. ‑ Князь‑то наш строг да прижимист. На Москве хлебушек дорогой. Мнится мне ‑ откажет селянам князь…

Около часу сидели Иванка и Герасим возле речки. Старик пытливо выспрашивал о мужиках, родит ли земля, по скольку ден крестьяне на боярщину ходят, да велик ли оброк на князя дают, много ли страдников в бегах укрывается и кого бог к себе прибрал. Болотников не спеша рассказывал, а Герасим, вспоминая родное село, ронял слезы в жидкую седую бороденку и поминутно кашлял.

Возле Яузских ворот ударили в сигнальный колокол. Работные люди начали подниматься от шалашей и неторопливо потянулись к крепости.

— Ну, прощевай, Иванка. Более не свидимся. Исаю от меня поклон передай, ‑ с тихой грустью высказал Герасим, не поднимаясь с земли.

К речке подъехал объезжий голова, гаркнул сердито:

— Подымайсь, старик. Аль оглох!

Герасим просяще вымолвил:

— Уж ты прости меня, батюшка. Силушки нет, дозволь денька два отлежаться. В ногах ослаб, грудь разломило…

— Будя врать, козел паршивый. А ну, поднимайся! ‑ снова прокричал Кирьяк и хлестнул старика нагайкой.

Болотников шагнул к обидчику, высказал с упреком:

— Пошто старого бьешь? Хворый он, вот‑вот ноги протянет.

Кирьяк сошел с коня, недобро усмехнулся, оскалив белые крепкие зубы, и больно полоснул Иванку нагайкой.

Болотников вспыхнул, гневно сверкнул глазами, подступил к Кирьяку, оторвал его от земли и швырнул в речку.7

Работные люди, проходившие мимо, остановились, сгрудились. Один из них тихо и зло высказал:

— Дорофей ‑ зверь лютый. Десятки мужиков насмерть забил. Совсем утопить бы его, братцы. У‑у, ирод!

К речке начали сбегаться земские ярыжки. Объезжий голова по самую грудь завяз в тине. С налитыми кровью глазами с трудом выбрался на берег и в бешеной злобе двинулся на дерзкого парня, вытянув из ножен саблю.

— "Сам пропал и мирское дело загубил", ‑ с горечью подумал Болотников.

Глава 28 В ДЕРЕВЕНЬКЕ УБОГОЙ

Уезжая в Москву, князь Андрей Андреевич имел с приказчиком тайную беседу.

— В монастырь настоятелю дарохранительницу отвези да крест напрестольный. Пусть молебен отслужит по сестрице. А по пути к соседу загляни. У Митрия Капусты мужички разбредаются. Дворянишку худородного обласкай, напои, а крестьян в вотчину перемани. Выдай им по два рубля, подрядные грамоты состряпай. Вообще, сам знаешь ‑ не впервой.

— Нелегко будет, отец родной, царев указ рушить. Неровен час прознают в Поместном приказе[58], тогда быть беде, ‑ покашливая в бороденку, произнес Калистрат.

— То моя забота. Делай, что ведено. Радение твое не забуду…

…Ранним утром, прихватив с собой Мокея и трех челядинцев с самопалами, Калистрат выехал в Подушкино. Всю дорогу молчал, раздумывал, как сподручней подойти к дворянину ‑ соседу. Князю‑то легко указывать. Митрий Капуста ‑ человек крутой, своевольный да бражный. При покойном государе Иване Васильевиче в опричниках[59] служил, боярские вотчины рушил. Попади ему под горячую руку ‑ по голове, словно разбойник, кистенем шмякнет ‑ и прощай белый свет. А нонче, сказывают, Капуста не в себе: поместьишко захирело, а сам в запой ударился.