Горький хлеб

Тихо в княжьих покоях, оконце распахнуто, но голоса Телятевского не слышно.

Но вот послышались шаги, распахнулась дубовая дверь, звякнув железным кольцом. Пятидесятник поспешно взмахнул на коня, натянул поводья, готовый ринуться прочь со двора.

На крыльце стоял Калистрат, блестя лысиной, прищурясь взирал на Мамона.

— Чего ты, Ерофеич, нахохлился? Али хворь одолела? Пошто сумрачный ходишь?

— Князь меня не кликал, Егорыч? ‑ в свою очередь вопросил приказчика Мамон.

— Ничево, сердешный, не сказывал. Собирается князь в церкву богу помолиться. Должно по покойной сестрице своей…

Мамон участливо перекрестился и, облегченно вздохнув, тронул коня. Ехал селом и не глядя на дорогу думал: "Слава те, осподи, знать, пронесло. Не выдал Пахомка меня князю. Все едино не жить ему топерь…"

Часть 2 ЛЕСНОЕ УГОДЬЕ

Глава 10 НАСИЛЬНИК

Березовку, вотчинную деревеньку князя Василия Шуйского, прибыл с оружными людьми приказчик Кирьяк ‑ выколачивать недоимки с мужиков. Немного приказчик собрал: велики ли запасы после пасхи. Почитай, последние крохи мужики отдавали

Собрав малую дань, Кирьяк разгневался. Приказал мужиков пороть кнутом. Деревенский староста порешил ублажить расходившегося приказчика.

— Прости нас, грешных, милостивец. Сызволь откушать, батюшка, в моей избенке.

Кирьяк согласно тряхнул рыжей бородой.

Подавал на стол староста грозному гостью сига бочешного под хреном, капусту шатковую, рыбий пирог, брагу да хмельную медовуху.

Кирьяк окинул стол недовольным взором, крякнул.

— Чевой‑то снедь у тебя постная, Митрий?

— Да вот теперь Петров пост, батюшка. Без мясного живем, одначе к господу ближе, ‑ развел руками староста.

— Нешто мясца то не имеешь? Хитришь, Митрий. Мужичков, как липку, обдираешь. Поди, амбарец у тя не токмо для мышей срублен, ‑ строго произнес приказчик.

— Есть маленький запасец, милостивец. С духова дня копченое мясцо приберегаю. Говеем со старухой. Упаси бог какое варево с мясцом ‑ грех великий содеется.

— Тащи, тащи мясо, старик, чевой‑то в брюхе свербит. Опосля свой грех замолю, ‑ порешил приказчик.

— Как прикажешь, милостивец, ‑ вздохнув, вымолвил Митрий и кряхтя зашагал в амбар.

Покуда хозяйка готовила мясное варево в печи, дородный, губастый Кирьяк, чавкая, поедал поставленную на стол снедь, запивал вином. А потом принялся приказчик и за мясо, кидая обглоданные кости под стол.

В избу заскочила статная баба в цветастом сарафане. Низко поклонилась приказчику и гостю, лоб перекрестила.

— Звал, батющка Митрий Саввич?

Митрий покосился на приказчика.

— Не ко времени, Устинья, заявилась. Занят сейчас.

— А ты потолкуй с бабонькой, ‑ милостиво разрешил Кирьяк, похотливо поглядывая на селянку.

— Завтра твой черед за поскотиной досматривать, баба. Приходи на двор наутре.

— Приду, батюшка, ‑ согласно вымолвила Устинья и повернулась к выходу.

— Погодь, погодь, бабонька, ‑ остановил крестьянку захмелевший приказчик.

Устинья застыла возле дверей.

Кирьяк широко зевнул, потянулся, подняв толстостенные волосатые ручищи под самый киот.

— Притомился я чевой‑то, Митрий. Соснуть хочу. Разбери‑ка лежанку, бабонька. Руки у тя проворные.

Устииья озадаченно глянула на приказчика.

— Разбери, ‑ сказал Митрий

Устинья снова слегка поклонилась приказчику и принялась взбивать пуховики.

Кирьяк кашлянул, моргнул старосте. Тот понимающе кивнул головой, молвил старухе:

— Идем‑ка, Сидоровна, во двор, лошаденку глянем.

— Отпусти ее, батюшка. Сама тебе все приготовлю, ‑ вступилась за селянку Сидоровна.

— Ступай, ступай, старая, ‑ ворчливо отмахнулся, словно от мухи, приказчик.

Сидоровна вздохнула, покачала головой и покорно удалилась из горницы в сени.

— Чья будешь, бабонька? Где мужик твой нонче? ‑ вкрадчиво вопросил Кирьяк, наливая из ендовы вина в железную чарку.

— Тутошная, из Березовки. А государь мой после покрова преставился, ответила Устинья, пятясь к двери.

— Царство ему небесное. Чать отвыкла без мужика‑то. Выпей со мной, лебедушка. Садись ко столу.

— Грешно нонче пить, батюшка. Говею.

— Ништо. Замолю и твой грех, ‑ вымолвил приказчик и потянул бабу к столу. ‑ Пей, говорю!

Устинья вспыхнула вся и замотала головой. Приказчик грозно свел очи, прикрикнул:

— Пей! Княжий человек те велит!

Вздохнула Устинья и чарку взяла. Перекрестилась на киот, где чуть теплилась лампадка над образом Спаса, молвила тихо: "Господи, прости" и выпила до дна. Обычай, оборони бог, ежели господскую чашу не допить! Закашлялась, схватилась за грудь, по щекам слезы потекли.

А Кирьяк ‑ теснее к бабе и огурчик соленый подает.

А за первой чаркой последовала и вторая.

— Уволь, батюшка, не осилю, ‑ простонала Устинья.

— Я те, баба! Первая чарка крепит, а вторая веселит.

Пришлось и вторую испить. Помутнелось в голове Устиньи, в глазах все поплыло. А перед лицом уже мельтешили две рыжие бороды.

Кирьяк ухватил рукой за кику[28], сорвал ее с головы, бросил под стол. Густой пушистой волной рассыпались по покатым плечам волосы.

— Экая ты пригожая, ладушка, ‑ зачмокал губами приказчик и поднялся на ноги.

Устинья рванулась от приказчика, сердито очами сверкнула.

— Не замай!