Читаем Горький хлеб полностью

— Иванка Болотников, сын Исаев. Мокей неправедно Семейку забижает, князь.

Калистрат Егорыч повалился перед князем на колени и пояснил.

— Мокешка мужика маленько учил. Не хочет загон твой пахать, батюшка князь.

Семейка Назарьев с трудом поднялся с земли и, сплевывая кровь изо рта, проговорил:

— Второй день твою землю пашу, государь. Завсегда на барщину хожу справно, а седни беда приключилась. Лошаденка захудалая, соху не тянет.

— Верно мужик сказывает, батюшка князь. Коль передышки не дать ‑ падет Савраска, ‑ вступился за Семейку Исай Болотников.

Телятевский молча взирал на хмурую толпу мужиков, на вспаханное поле, а затем, пронзив взглядом приказчикова стража, вдруг порешил:

— Без коня мне мужик не угоден. Кой прок от безлошадного. Вижу гнедок заморен, пускай отдохнет. Пошто, Егорыч, крестьянина увечишь?.. А ну‑ка, Семейка, подь сюда.

Селянин шагнул к князю, опустив кудлатую голову.

— А ты подними глаза, мужичок. Возьми кнут да ответь тем же Мокею.

Семейка недоуменно глянул на князя.

— Бей, говорю, кнутом обидчика. Выполняй мой княжий приказ.

Назарьев замялся, но кнут взял и шагнул к Мокею, застывшему с открытым ртом.

— Воля твоя, государь. Сполню как сказано. Примай Мокейка!

Свистнул в воздухе кнут и с силой опустился на дородную спину телохранителя.

— За что‑о‑о! ‑ по‑звериному взревел Мокей, стараясь увернуться от ударов.

А страдник вошел в раж, хлестал да хлестал, вымещая на Мокее годами накопленную крестьянскую злобу.

Наконец Мокей не выдержал и пустился наутек, обронив на поле войлочный колпак.

Князь Телятевский смеялся, а Василий Федорович переминался с ноги на ногу и, не понимая поступка князя, раздумывал: "За столом о людишках одно сказывает, а в народе другую песню поет. Чудит князюшка".

Калистрат Егорович так и стоял на коленях, подобострастно взирая на господина и тоненько хихикал.

— А тебе зубы скалить нечего. Задним умом стал крепок. Коней губить впредь не велю, ‑ оборвав смех, строго произнес Телятевский.

Приказчик разом присмирел и виновато развел руками:

— Прости, батюшка. Я чаял борзей ниву вспахать, а оно вона как…

Телятевский, не слушая Калистрата, повернулся к Болотниковым.

— Крепкое чадо вырастил, Исай. После страды в дружину твоего сына заберу.

— Пахарь он, батюшка князь, не воитель, ‑ произнес Исай.

— О том мне решать, ‑ отрезал князь и пошел вдоль загона.

Когда уходили с поля, Василий Федорович ворчливо осуждал князя:

— Чего же ты, Андрей Андреевич, мужика привечаешь. Гляди, своевольничать станут, с нивы побегут. Вот тебе и" бороду стричь".

— Не сбегут, князь. Я их цепко держу. Где кнутом, а где и медком. Одной плетью из мужика добра не выжмешь. А выжимать мне нонче много надо. Надумал я, князь, запашку свою удвоить. Потрясу мужичков, кои по порядным да кабальным грамоткам задолжали. Денег не дадут ‑ землю на себя запишу. Зерно теперь в большой цене. За морем да и в Москве купчишки нарасхват хлебушек забирают.

— Однако, хитер ты, князюшка. А я вот все по старинке живу хозяйствую, с купчишками не знаюсь. Непристойно родовитым людям по торгам шататься. А где же наша честь княжья?

— Не в бороде честь, борода и у козла есть, ‑ шутливо отозвался Телятевский, а затем уж раздумчиво, серьезно добавил:

— Ныне новые времена приходят, князь. ‑ Русь торговая, аршинная. И в ней вся сила вскоре станется.

— Ох, не понять мне тебя, Андрей Андреич, ‑ вздохнул Масальский.

В тереме Василий Федорович начал собираться в свою вотчину.

— Погостил бы еще, князь. На охоту сходим. В моих лесах зело всякого зверя водится.

— Прости, Андрей Андреич, дела ждут. Мужики бунтуют, не ведаю, засеют ли мою землицу нонче. На обратном пути заеду, ‑ вымолвил Масальский.

— Ну, с богом, князь.

<p>Глава 9</p><p>В КНЯЖЬЕМ ТЕРЕМЕ</p>

К вечеру досеяли мужики второй княжий загон. Исай пошел поглядеть свое поле, а Иванка взвалил соху на телегу, запряг лошадь и пошагал рядом с Гнедком в деревню. По дороге догнал незнакомого захудалого старика в рваной сермяге, с котомкой за плечами и суковатой палкой.

— Садись, отец, подвезу, ‑ предложил прохожему молодой пахарь…

— Сам коня бережешь, а меня усаживаешь. Спасибо, чадо. Село рядом, теперь дойду.

— Да ты садись, отец. Ишь ноги еле волочишь.

— Спасет тя Христос, ‑ вымолвил Пахом, взбираясь на телегу. Старик зорко вгляделся в парня и вдруг всплеснул руками. ‑ Мать честная! Ей‑богу, Болотников! Вылитый отец, поди Исаев сын будешь?

— Глаза у тебя зрячие, дед. Угадал. А я вот тебя не примечал в нашем селе.

— Все обскажу. Дозволь токмо на батюшку твоего взглянуть… Ну и детинушка же у Исая вымахал. Как звать‑то, молодец?

— Отец еще в поле. Скоро придет в избу, там и свидишься. А меня Иванкой кличут.

Перед крайней избой села Пахом кряхтя сошел с телеги и встал на колени, обратившись лицом к золотистым куполам храма Ильи Пророка. По его щеке скользнула в рыжую бороду слеза.

— Привел, осподи, на родную землю ступить. Почитай, два года шел до отчего края. Прими, мати земля, раба божия.

Помолившись, Пахом поднялся и неторопливо зашагал вдоль улицы, останавливаясь возле каждой избы и жадно выспрашивая у Иванки о крестьянах.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза