Читаем Горький хлеб полностью

Возле избушки вдруг протяжно и гулко ухнул филин. Матвей и Матрена переглянулись. Филин ухнул еще дважды. Бортник перекрестился и поднялся из‑за стола.

"Федька знак подает. Знать чево‑то стряслось, господи", ‑ всполошился Матвей и вышел из избушки.

<p>Глава 7</p><p>КНЯЗЬ АНДРЕЙ ТЕЛЯТЕВСКИЙ</p>

Князь поднялся рано. Звякнул колокольцем. Тишина. Спит старый управитель, не слышит медного трезвона.

Князь зевнул, толкнул дверь ногой в соседнюю палату.

— Эгей, Захарыч!

В княжью палату вошел управитель с опухшим, заспанным лицом. Ему за пятьдесят ‑ низенький, кругленький, с лопатистой пегой бородой.

— Звал, батюшка?

— Горазд ты спать, однако… Медведь в подклете?

— Там, батюшка Андрей Андреевич. Чево ему содеится. Кормлю справно. Выпустить бы его на волю, все запасы приел.

— Довольно ворчать, Захарыч. Зверь мне надобен… Князь Масальский не поднялся?

— Почивает, батюшка. Да и ты бы отдыхал, государь мой. Дороженька была дальняя, утомился, поди.

— Много спать ‑ мало жить, Захарыч. Ступай ‑ буди медведя, бороться буду.

Управитель вздохнул, молча, осуждающе покачал головой и удалился.

Зверя держали в нижнем просторном подклете. Год назад князь охотился в подмосковных лесах и рогатиной свалил матерую медведицу. Медвежонка пожалел и повелел забрать, на свой двор. Наезжая в село, князь Андрей часто забавлялся с молодым зверем.

В тереме шумно: князь бодрствует! Мечутся по узорчатому красному крыльцу и темным переходам дворовые холопы ‑ ключники, спальники, повара и сытники, конюхи и чашники. Упаси бог спать в сей час!

Шум и гам разбудили князя Масальского. Вскочил с пуховиков, глянул на двор через слюдяное оконце, хмыкнул. Уж не пожар ли приключился? Раскрыл оконце, курчавую длинную бороду свесил, крикнул:

— Чево по двору снуете?

Сухопарый плечистый холоп остановился возле крыльца, снял войлочный колпак и отозвался, озорно тряхнув русыми кудрями:

— Князь Андрей Андреич поднялся! У нас завсегда так. Топерь медвежья потеха будет. Спущайся и ты, князь.

Василий Федорович кинул на парня колючий взгляд. Ишь ты, как с князем разговаривает. Хотел погрозить кулаком, но холоп надвинул на голову колпак и заторопился в подклет.

Масальский прошел внутрь палаты, присел на пуховики, раздумывая ‑ лечь спать или начинать облачаться. А со двора раздалось:

— Митька‑а‑а! Чево застрял, дубина! Айда на князя мотреть!

Масальский рассмеялся. Чудит Андрей Андреевич, скоморошью игру затеял, дворовых спозаранку согнал.

В палату просунул широкую бороду старый княжий спальный холоп.

— Подавай кафтан, Ивашка, ‑ решил Василий Федорович.

— Не Ивашка я, батюшка. Мя сызмальства Михейкой кличут, ‑ поправил князя дворовый с низким поклоном.

— Все едино холопья рожа. Одевай да языком не мели. На потеху пойду.

В подклете полумрак. Управитель приказал засветить слюдяные фонари. Медведь лежал в углу, привязанный короткой цепью к железному кольцу, вделанному в дубовый стояк.

Князь Андрей ‑ без шапки, в крепком суконном кафтане и кожаных рукавицах. Высокий, плечистый, русая борода коротко подстрижена, глаза цепкие, гордые. Стоит посмеивается, любуясь зверем.

— Спускайте косолапого.

Двое холопов освободили медведя от привязи. Молодой зверь поднялся на задние лапы, рявкнул. Дворовые прижались к стене, сгрудились возле двери.

— Не зашиб бы зверь, батюшка. Подрос он за зиму, одичал, озорной стал, ‑ предостерег князя управитель.

Телятевский и сам видел, что медведь заметно вырос и стал более походить на свою крупную свирепею мать‑медведицу. Но отступать было поздно. И тем более ‑ в дверях показался князь Василий Масальский, давнишний друг Андрея Андреевича, любитель медвежьей потехи.

Князь Андрей шагнул к зверю, потрепал его рукой за шею.

— Здоров будь, Михаило. Соскучал по тебе. Зело ты вымахал.

— Возьми кинжал, Андрей Андреевич. Неровен час, ‑ предложил другу Василий Федорович.

— Не к чему, князь. Мы с Михайлой мирно живем, ‑ вымолвил Телятевский и обхватил медведя руками.

Князь и зверь затоптались на месте. Телятевский сразу же попытался свалить косолапого на землю, но не тут‑то, было. Зверь упирался и сердито урчал, отталкивая князя передними лапами.

Наконец Телятевский изловчился, вплотную приник всем телом к своему супротивнику, наступил сапогом на медвежью лапу и опрокинул косолапого наземь.

— Однако горазд ты, Андрей Андреевич! ‑ восторженно проговорил Масальский, поднимаясь с князем в верхние терема.

Телятевский, пряча в густой бороде довольную улыбку, высказал:

— Люблю, князюшка, утречком размяться. Зело пользительное дело. Прошлым летом ежедень с косолапым братался.

Князь Андрей скинул с себя разодранный медведем кафтан и приказал управителю:

— Снедь подавай, Захарыч. Да повеселей. Зело мы с князем голодны.

— Укажи крестовою горницу, Андрей Андреевич. Помолюсь я вначале, вымолвил Масальский.

— Рядом со спальней твоей, князь Василий. Ступай к господу, а я обожду в горнице.

— А сам‑то чего же моленную обходишь? Поди, негоже так.

— Грешен, князюшка, плохой стал богомолец. После всенощной лишь богоматери челом бью.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза