Горькая жизнь

Впрочем, в случае с восставшими на пятьсот первой стройке на это рассчитывать не стоит – никакие амбарные книги это не отобразили, а те, что отобразили, давным-давно изъяты из обращения, на них поставлен штамп «Секретно», и хранятся они где-нибудь в архиве. А вот в каком именно, ни один человек не скажет. Да и как, в какой конкретно могиле можно найти останки близкого человека, если всех бросали в общую кучу, а сверху бульдозер, чтобы не ковыряться лопатами, не терять время, надвигал толстый пласт земли – тем дело и ограничивалось. И где на кладбище братских захоронений могила Д-40 или, скажем, Ж-21, мало кто может сказать. Все смято, перепутано, обезличено. Такие захоронения требуют общих памятников – ведь здесь лежат невинные люди, попавшие под 58-в, «политическую» статью.

Родственники Подишюса могилу Д-40 нашли, рогулька на ней не сгнила и пластина, слава Богу, не отвалилась, все было на месте; могилу аккуратно вскрыли и разочарованно переглянулись: останков генерала там не было, лежал какой-то ссохшийся, очень маленький, беззубый человечек, при нем – ни пластины, ни проволочного браслета. Стало ясно, что могила эта – не индивидуальная, а массовая, здесь похоронено много людей. Прошли чуть в сторону, наткнулись на второй скелет, но и это был не Подишюс.

Что делать? Копать дальше? Решили пройти еще немного, вскрыть могильное пространство. Следующая находка удивила родственников литовского генерала – они наткнулись на богатый гроб, непонятно как оказавшийся на убогом лагерном кладбище, на боках гроба сохранились даже остатки лака. В таком гробе мог, конечно же, лежать генерал. Родственники Подишюса обрадованно взбодрились, аккуратно поддели крышку. Лица их разочарованно погасли: в гробу лежала мумия в красной феске, турок какой-то, авторитет. Дальше копать не стали: грех было тревожить вечный сон замученных, лежавших тут людей. В том числе и сон генерала Подишюса.

На этом кладбище, среди зашифрованных могил лежал и один из мужей Анны Ахматовой – известный искусствовед, профессор Николай Николаевич Пунин. Умер он после кончины Сталина, когда уже начали разбираться с зеками, сидящими в лагерях по политическим статьям, до освобождения не дожил совсем немного. Номер его могилы – Х-11.

Кто здесь только не лежит! Среди «политиков» – цвет нашей страны, лучшие умы, с которыми мало кто мог соперничать…

К сожалению, руки знатоков и краеведов пока не доходят до лагерных покойников, но уверен – дойдут. Наступит ведь пора исследовать свое недалекое прошлое, поднять архивы, амбарные книги, журналы, которые вела охрана, и понять, кому из тех, кто лежит в могильных рядах, надо поклоняться, а кому нет.

Впрочем, один человек в Абези занимается этим, насколько я знаю, уже давно. Это Виктор Ложкин. Работает Виктор Васильевич Ложкин в этом умирающем поселке кочегаром. В центральной котельной. Сокращенно – в ЦК. Про себя он так и говорит:

– Я работаю в ЦК.

Приехал Ложкин в Абезь много лет назад, после окончания школы железнодорожных машинистов. Одно время работал по специальности, но потом железная дорога начала угасать, поезда стали ходить все реже и реже, и Ложкин, как говорят у моряков, был «списан на берег». Хотя моряки здесь совсем не причем. Ложкин не пропал, устроился на «начальственное» место заведующего клубом, а когда потребовалось освободить это кресло, стал художником-оформителем… Сейчас – сотрудник ЦК.

В конце восьмидесятых годов он начал собирать разную лагерную утварь, валявшуюся в ямах, в кучах мусора, в сараях, а то и просто в тундре, понимал, что каждая деталь, будь то алюминиевая кружка с выцарапанными на боку зековскими инициалами, старый лемех, который подвешивали на крюк, чтобы объявлять побудку – лупили по нему железным шкворнем так, что удары были слышны даже в Воркуте, – или старая, вытертая до кожи ушанка с дырявым верхом – все было Ложкину интересно, все было пропитано зековским духом, все что надо было сохранить для потомков – пусть люди и в грядущих временах знают, что тут было.

Через некоторое время Ложкин начал интересоваться печальными лагерными кладбищами, списками зеков, похороненных в безымянных могилах, стал писать письма, стучаться в разные высокие двери, но ответа ни от одной организации не получил – ни из инстанции, ни из кабинетов с резными дубовыми дверями. Словно бы в окрестностях Абези никогда не было лагерей. Четыре с половиной года Ложкин потратил на то, чтобы узнать первую фамилию из огромного списка захороненных.

Прошло некоторое время и Ложкин решил создать краеведческий музей на местном зековском материале – музей, ориентированный на недавнее прошлое Абези и ее окрестностей. Другого музея здесь просто не могло быть – не могло и не должно.

И вообще, в Абези зековской поры были и вещи, скажем прямо, интересные. Например, существовал большой лагерный театр. На его сцену могли одновременно выходить сто двадцать заключенных-актеров. Где еще такое было? Наверное, только в Магадане, – там существовал популярный зековский театр, но о размерах его сцены Ложкин ничего не слышал…