Горькая жизнь

Он втянул в себя воздух, шевельнулся – ожил немного, немота прошла, губы тоже перестали плясать на неподвижном лице. Повернулся и сказал Трофиму:

– Это все… – Кадык у него гулко дернулся, подпрыгнул. – Пошли, брат.

Двинулись к выходу мимо бесчисленных братских могил – народа в блокаду погибло так много, что число их, наверное, не поддается счету. Минут через пять Китаев неожиданно остановился и сказал Трофиму:

– Первые деньги, которые я заработаю, пойдут на памятник матери.

Трофим несогласно качнул годовой: главное для Китаева сейчас отдышаться, встать на ноги, подкрепить свое здоровье, а уж потом думать о памятнике. Но взглянув на лицо его, не стал ничего говорить: бесполезно. Китаев поступит так, как задумал.

– Мне въезд в Питер воспрещен, но я сюда приеду обязательно, – сказал Китаев, – если же меня снова арестуют, посадят либо просто не пустят в город, я попрошу тебя, Трофим, о помощи…

– Чем смогу, тем и помогу, – просто произнес Трофим.

Воздух сделался бледным, словно бы его пропустили через сито, откуда-то издалека, скорее всего, с моря, потянуло холодным воздухом… Словно бы с Балтики. Он пахнул солью и водорослями, еще чем-то, похоже, медицинским – наверное, йодом. Китаев почувствовал, как чьи-то жесткие пальцы ему знакомо стиснули горло: наступала белая ночь, та самая ночь, которую он часто видел во сне в лагере. И всякий раз просыпался с мокрыми глазами.

«Политики», сидевшие в лагере, – это не уголовники… Уголовники – народ другого закваса, они никогда не просыпались утром со слезами. С «политиками» же это происходило почти всегда. «Политики» ценили то, что осталось дома, в том мире, вход в который многим из них был закрыт навсегда, поскольку до освобождения многим не сужено было дожить. Китаеву повезло – он дожил.

А с другой стороны, он не знает совершенно, что с ним будет дальше. Такие герои, как он, были нужны стране, когда шла война, сейчас же от них только одна морока. Впрочем, эта белая ночь отличалась от тех, которые Китаев видел и пережил раньше, знал и любил их: те ночи, все до одной, пахли жасмином. Эта же ночь не пахла ничем – может быть, только немного морем. Судя по всему, после блокады кусты жасмина, сирени, каштановые деревья перестали цвести – война убила их красоту и запах.

Из тех, кто спасся, несмотря на пребывание в расстрельной яме, был бывший Герой Советского Союза Хотиев, но его Китаев больше никогда не встречал. Слышал только, что он жив и все, а видеть не видел. Но все равно ощущение, что он жив, грело душу, Китаев был доволен этим обстоятельством.

Впрочем, он не встречал и других лагерников, с которыми делил горькую долю, – ни Брыля, ни Савченко, ни Штольца, ни Беловежского… Брыль, скорее всего, был расстрелян, Савченко не мог дотянуть до освобождения из-за возраста, Штольц считался наполовину вольным стрелком, его можно было вообще не брать в расчет… С Беловежским, надо полагать, все было в порядке.

Не встречал Китаев больше никогда и своего бригадира, незлобивого, но тем не менее умеющего шипеть мужика – в прошлом интенданта, награжденного боевыми орланами. Тот, как и многие другие, будто бы сквозь землю провалился.

С другой стороны, если бы Китаев занимался розысками – явно бы кого-нибудь нашел, создал бы некую ветеранскую ячейку. Но он этого не делал, ему надо было вылезать из могилы, в которую его сбросили – без гроба, без прощального слова сбросили… Хорошо, что хоть не зарыли.

Спасла Китаева молодая женщина – лейтенантская вдова, чей муж сгорел в танке под Берлином в апреле сорок пятого года. Судьба связала Китаева с Катей Сосницкой, она приезжала в их лагерь к брату, работавшему «лепилой», добилась свидания с ним, хотя это было трудно, – и Китаев случайно увидел ее в лазарете. Катя запала ему в душу, он передал на волю два письма, которые дошли до Сосницкой.

Работала Катя Сосницкая бригадиром садоводов в Ростовской области, имела собственный домик, окруженный пирамидальными тополями и яблонями. Тремя своими окошками – чистыми, светлыми – домик вглядывался в голубую воду Азовского моря.

Екатерина и выходила Китаева, излечила от болей и хворей, поставила на ноги, и что важно – почти не пичкала его микстурами, порошками и таблетками, лишь давала отвары из лекарственных трав да поправляла здоровье своего нового мужа (с Китаевым она венчалась в церкви, считала, что побывав у алтаря, он станет крепче, небесные силы будут помогать ему держаться на ногах) молоком, фруктами, овощами, рыбалкой и целебным морским воздухом. Еще – теплом, которым был наполнен ее дом, обстановкой, царившей в Катином селе, где дома не запирали на замки, а если запирали, то ключ обязательно клали в деревянный почтовый ящик либо под крыльцо, так, чтобы легко можно было достать. Обычаи здесь были простые, народ жил доверчиво, и если в селе появлялся кто-нибудь посторонний, скользкими глазами умиленно поглядывающий на чужое имущество, то от таких людей избавлялись очень быстро.