Горькая жизнь

Второй удар достался Егорунину. Рядом с сержантом неожиданно возник Сташевский. Вооружен он был старой винтовкой с вытершимся до основания прикладом и длинным стволом. Егорунин удар стерпел, не проронил ни звука, Житнухин ощерил зубы и ударил его еще раз, прохрипел, подгоняя Сташевского:

– Помогай, чего стоишь?

Сташевский все понял, так же, как и Житнухин, сцепил зубы и опечатал Егорунина прикладом винтовки. Рядом с ним уже пыхтели, работая прикладами, еще несколько охранников. Китаев заметил, что уголовного пахана ни один из караульщиков не задел.

Более того – не только пахана, но и рядовых уголовников – вертухаи-охранники их не трогали. Вполне возможно, боялись… Били только «политиков». При этом орали что было мочи:

– Фашисты! Гитлеровцы!

Заметил Китаев и то, что Сташевский старался едва ли не больше всех – во всяком случае, орудовал так же люто, как и сержант Житнухин. Вот тебе и преподаватель марксизма-ленинизма, призванный нести молодым людям разумное, доброе, вечное, светлое, высокое… Какая еще может быть нравственность?

В следующий миг Китаеву сделалось не до размышлений – его огрел прикладом сам Житнухин, с жаром выхаркнул из себя ругательство, замахнулся еще раз, но Китаев опередил его, проворно откатился в сторону. Житнухин выматерился и, извернувшись ловко, опустил приклад на сгорбленную спину магаданского «кума». Прорычал, с трудом продавливая слова сквозь плотно сцепленные зубы:

– Развелись тут… Фашисты! Давить, давить вас надо!

Брыль посерел лицом, застонал, ткнулся головой в шпалу.

– Вста-ать! – заорал Житнухин, перекинул автомат из одной руки в другую, взял ППШ наизготовку. Лицо у него сделалось такое, что без всяких слов было понятно – на спусковой крючок нажмет, не задумываясь. Уложит и глазом не моргнет.

Китаев поспешно подскочил к «куму», подсунулся под него, ухватил рукой покрепче, что было силы потянул его наверх, помог себе плечом.

– Вставай, Брыль! Ну! – просипел он.

Брыль выплюнул сгусток крови, возникший у него во рту – неужели образовался от удара прикладом по хребту? – помотал тяжелой головой, снова отплюнулся кровью. Младший сержант глядел на него заинтересованно: поднимется фашист или нет? Если не поднимется – ничего страшного, пятьсот первая стройка все спишет, в том числе и этого гитлеровца. Одним больше, одним меньше – тьфу! Житнухин раздвинул губы в победной улыбке.

Каждый день в земле здешней остаются люди. Много людей. Пересчитывать их не стоит, это отбросы общества, стране они уже никогда не понадобятся, – так полагал Житнухин. Гитлеровец этого не знает, а сержант знает… Очень хорошо знает.

– Отойди от него, – тихо, зловеще проговорил сержант, ткнул стволом автомата в Китаева. – Ну! Иначе положу обоих!

«Сейчас пальнет! – мелькнуло в голове у Китаева. – За ним не заржавеет…» «Кума» Китаев не бросил, засипел дыряво, стиснул зубы так, что из десен пошла кровь, и будто на жестком штангистском помосте рванул всем телом вверх, подбрасывая и тело Брыля, неожиданно сделавшееся неувертливым. Поднял «кума».

Брыль качнулся в одну сторону, в другую, чуть не завалился, но на ногах удержался. Китаев сунул ему в руку железный крюк, похожий на клюку, прошептал сипло:

– Обопрись, Брыль… Давай, миленький.

Охранники развели бригады – уголовники сосредоточились у одного края платформы, «политики» у другого с гиканьем и уханьем начали стаскивать на землю шпалы.

Пахан недобро косился на Егорунина, вытряхивал изо рта матерные слова и демонстративно плевал себе под ноги. Плевки были точными, как выстрелы из нарезного оружия, плевком он, наверное, мог перешибить муху. Такое внимание пахана означало, что у случившейся стычки будет продолжение.

С неба посыпал мелкий серый дождь. Колючий, холодный… Казалось, что из низкой тяжелой тучи на землю падала железная стружка, застревала за воротником, проникала под одежду, растворялась там.

Стылый морок пробивал тело до костей.

В два часа ночи дверь наскоро сколоченного дощаника, который занимали «политики», с тихим скрипом растворилась. На пороге возникла серая, облепленная комарами тень.

Принадлежала тень мужику грузному, косолапому, с длинными мощными руками. Обезьяна, а не человек. Среди «политиков» людей с такими фигурами не было, значит, понятно без всякого подробного рассмотрения, кто явился к обитателям дощаника. Немного оглядевшись, незваный гость махнул рукой – подал знак людям, остававшимся на улице.

Первым из темноты выдвинулся пахан, приклеил к губе едва приметно тлеющий окурок, пыхнул дымом, чтобы комары особо не разевали рты на предводителя уголовников, – спросил неслышно:

– Ну?

– Все на месте. Дрыхнут «политики», сладкие сны про Гитлера смотрят.

– Пошли! – пахан шагнул в душное, дурно пахнущее помещение, в котором ночевали «политики». – Досмотреть свои сладкие сны мы им не дадим.