Горит восток

Ну, и выходит — новых-то хозяев прибавилось двое: мы и Петруха. Раскладка определена на мужскую душу. Работники не в счет. Только хозяева. — Он опять скрипнул зубами. — И вот мы с Петрухой получились хозяева одинаковые. Поровну — ему городить две версты и нам две версты. Только в том разница: ему — для себя городить, а нам — для Петрухи, для его скота. Да потом свою пашню еще огораживать от Петрухиного скота. Что же это? Как назовешь? Разве не выживают нас?

Дарья вскочила. Гнев заполыхал в ее глазах.

Как?! — закричала он. — Чтобы для Петрухи поскотину я городила? Для его скота? Его пашни оберегать? Никогда не бывать этому! Не бывать! Выдумки все это. Петрухины выдумки… Знаю я… Я сейчас пойду!

Она нашарила на лавке платок, торопливо прикрыла им голову, бросилась к двери.

Даша, — сполз с лавки Еремей и заковылял к ней на култышках, — погоди…

Порфирий встал, зрачки у него сузились. Он схватился рукой за угол столешницы, чтобы сдержаться, не грохнуть в нее кулаком.

Дарья, ты куда? Вместе пойдем.

Она не слышала ничего. Гнев заложил ей уши. Выскочила на крыльцо и опрометью бросилась вдоль улицы. Над селом лежала тихая звездная ночь.

Порфирий, коротко перемолвившись с Еремеем, вышел почти сразу же вслед за Дарьей. Но ее и след простыл.

«Ничего, нагоню», — подумал Порфирий и крупно зашагал на выход из села.

Ярость и злость — как давно уже не было — бурлили в нем. Сколько раз порывался сходить он к Петрухе, выговорить ему все, что накипело в душе, за Клавдею. Да она же и удерживала: «Не надо, Порфиша. Пережила, перестрадала я — и ладно. Чего о прежнем с ним говорить?»

Теперь он все, все ему скажет. И о прежнем, как над Клавдеей тот издевался, напомнит; и Еремея с Дарьей сейчас от него защитит, заставит отказаться от этой выдумки с поскотиной!

Он шел, все прибавляя шаг, но Дарью догнать никак не мог. Выйдя на открытую елань, Порфирий на минуту осталовился, прислушался. Тихо. И темно над землей. Не различишь, идет ли еще кто впереди него по дороге? Значит, далеко уже ушла Дарья. Бедная, бегом бросилась… Порфирий заспешил еще больше.

По сторонам бесконечно тянулись поля. Хлеба были сжаты, составлены в суслоны или Сметаны в скирды. Редко попадались узкие полоски неубранной яровой ржи — это бедняцкие посевы. Люди подрядились жать чужие хлеба, чтобы успеть заработать, а свое что ж, постоит. А вон в лощинке, слышно, шуршат серпы. Значит, кто-то у хозяина день отработал, а теперь в ночь вышел свое убирать…

«Небось сам Петруха за всю страду и разу спины не нагнул, не так, как этим вот достается», — промелькнула мысль у Порфирия, и ему страшно захотелось схватить его сильной рукой за грудки, встряхнуть хорошенько — и потом об землю, об землю. Знай, что есть и над тобой сила!

Но прокатилась по сердцу волна горячей ненависти и сошла. Рассудок холодно подсказал, что этим ничего не достигнешь. Ударить раз об землю Петруху силы хватит, а потом? Сам сядешь в тюрьму. И только. Общаясь все время с работами — Лавутиным, Петром Терешиным, Ваней Мезенцевым, с другими, Порфирий многому научился, многое стал понимать. Он уже твердо усвоил себе, что в одиночку бороться против хозяев нельзя, не ты, а они останутся победителями. Надо собираться всем вместе и действовать сообща. Но когда все это будет? Как собираться? А вот сегодня Еремею и Дарье стало жить уже вовсе невмоготу. И ждать нечего. Ждать невозможно! И хотя в одиночку, но к Петрухе надо идти, надо с. ним разговаривать.

Петруха спать еще не ложился. С тока привезли на шести подводах намолоченную пшеницу, работники носили с телег мешки и высыпали их в новом амбаре прямо на пол — закрома еще не были сделаны. Петруха ходил, погружаясь по колено в скользкое, словно вощаное, зерно, и, помахивая фонарем, показывал мужикам, куда сыпать пшеницу.

Порфирий вошел в амбар. Остановился в замешательстве. Ему хотелось стать к Петрухе вплотную, чтобы начать разговор. А здесь их разделяла пшеница. Хлеб для Порфирия всегда был чем-то священным, и забраться в него ногами, так, как делал Петруха, он не мог.

Сиренев! — окликнул он Петруху, подошел насколько можно ближе к нему и остановился, чувствуя, что зерна пшеницы уже плющатся под каблуками. — Тебя мне надо.

Петруха повернул фонарь. Желтое пятно света побежало но бревенчатой стене амбара, остановилось на лице Порфирия. Рука у Петрухи чуть вздрогнула. Он не ожидал прихода Порфирия и сразу связал его только с одним: тот догадался, кто побывал в зимовье, на Джуглыме… Ну, ничего, четыре работника носят мешки — хозяина не дадут обидеть. Да он и сам не трусоват.

Я тут, — с наигранной веселостью отозвался Петруха: так труднее будет Порфирию с ним вести разговор. — А поздороваться ты не думаешь?

Дарья была у тебя? — пропуская слова Петрухи мимо ушей, спросил Порфирий.

Петруха повеселел теперь по-настоящему: вон, оказывается, в чем дело! И разговор-то будет пустяк.

Нет, не была. — И захохотал: — А ты чего за ней ходишь? У нее хотя и на култышках, а свой мужик есть.

Мимо Порфирия с пустым мешком прошел Володька; поддерживая шутку хозяина, угодливо подхихикнул