Горит восток

О том, что истинный поджигатель господин Василев, — спокойно объяснил ей Лакричник, — знаем только мы с вами, Клавдия Андреевна, только мы с вами слышали личные его в этом признания, а все остальные улики — увы! — против и против Порфирия Гавриловича. Конечно, если вы исполнены желания, вопреки фактам и очевидной истине, погубить достойную будущность зятя вашего, вы, Клавдия Андреевна, не видели ничего и ничего не слышали, вы вернулись с базара, свершив покупки свои, когда меня в доме вашем уже не было. И Порфирий Гаврилович окажется в заточении, а истинный преступник, Иван Максимович Василев, — на свободе и будет пребывать в веселии и радости.

Клавдея нащупала рукой скамейку, села на нее. Господи, опять беда! Вот и решай тут…

Вслед за сим я буду просить вас, — продолжал Лакричник, — передать Ивану Максимовичу искренний мой привет и почтение и заверения в том, что я через самое короткое время буду у него, дабы успокоить его волнения и подтвердить, что свидетелей нашего с ним разговора не было.

Да как же Порфирий тогда? — вырвалось вдруг у Клавдеи.

Лакричник пожал плечами.

Не меня спрашивайте. Спросите себя, Клавдия Андреевна. Движимый благородным побуждением заставить восторжествовать истину, я указал вам пути, но ваше сердце, как сердце всякой женщины, жестокое. Dixi! — что означает: я все сказал, и больше сказать мне нечего.

— Замолчи ты! Ты дай мне подумать… Лакричник взглянул на часы.

В самом непродолжительном времени я буду у господина Василева, Клавдия Андреевна, и вы, смею надеяться, к нашей с ним знаменательнейшей встрече вспомните уже, слышали вы наш разговор с Иваном Максимовичем или не слышали.

Проводив Клавдею, Лакричник удовлетворенно потер руки. Ему было ясно: Клавдея согласится. С Ивана Максимовича так и так не возьмешь ничего. Где уж тут брать? Не до жиру, быть бы живу. Но зато и никакими путями теперь не обвинишь его, Лакричника. Свидетель — это сила.

21

Розыски Лизы Порфирий решил начать с бабки Аксенчихи.

Он застал ее дома одну. Григория старуха отправила на все лето на покос. Дуньча вместе с ребенком убежала к соседям. Дома она не любила засиживаться — мать обязательно ей находила работу.

Аксенчиха перекрестилась, увидя вошедшего к ней в избу Порфирия.

Откуда это ты? Которые так тебя уже и схоронили.

Нет, бабка, жив я. И хоронить себя не дамся.

Чего говорить, живуч. Помню, оглоблей тебе голову проломили. Срослось?

Вот она, метка, — Порфирий показал ей глубокий шрам.

Ужасти! — вздохнула старуха. — Где же ты был, шалый?

Далеко был я, бабка. Ты дай мне поесть чего-нибудь. Забыл я, когда ел.

Ох ты господи! — засуетилась Аксенчиха. — И верно, гляжу я, тень одна от тебя стала.

Порфирий сидел, привалясь спиной к печке, смотрел, как достает старуха с полки посуду, наливает из высокой, широкогорлой кринки в глиняную чашку густое, неснятое молоко, как, переводя дыхание, режет большую ковригу хлеба па тонкие длинные ломти. Ему хотелось отобрать у нее нож и скорее развалить ковригу на два-три куска — только бы было во что вцепиться зубами, — но отчаянным усилием воли он сдерживал себя. Терпеливо выждал, когда старуха его кликнет к столу, и, взяв в руки ложку, ощутил, как рот у него наполнился жгучей слюной.

Тебе, может, вина налить? — спросила Аксенчиха. — Держит Григорий. Как и ты, все прикладывается. Хочешь, так налью.

Не надо мне вина, — сдержанно сказал Порфирий и, дрогнув ноздрями, хлебнул с ложки глоток прохладного молока. Он откусил несколько раз от горбушки, пожевал, и челюсти у него сразу устали, заныли. — Расскажи мне, бабка, не знаешь ли ты чего про… — Порфирий не сразу нашел, как ему называть Лизу для посторонних, — про жену мою… Елизавету Ильинишну. Где она? Куда из своего дома ушла?

Как не знать, все знаю.

Аксенчиха села на лавку к окну. Трудно было начинать свой рассказ. Полюбилась ей Лиза. И Порфирий всегда чем-то нравился. И диковат, и пропойца, а честный, открытый человек. Два года и слыхом не слыхать его было, а вот вернулся опять, — значит, к дому его потянуло, значит, ищет человек семью свою… Сказать ему сразу, ошеломить, ударить?..

Аксенчиха начала издалека. Напомнила Порфирию, как его занесли к ней в избу, как он очнулся и пошел домой шатаясь. Она, Аксенчиха, тогда забеспокоилась, не упал бы Порфирий дорогой, и как только Дуньча вернулась с погляденок на свадьбу Ивана Максимовича, послала ее проверить, добрался ли Порфирий до дому. Дуньча дошла, глянула, а там все в щепы разбито, изрублено, Лиза стоит посередь избы на коленях, и лицо у нее белешенько, от страха губы трясутся…

Лиза… там в то утро была? — откладывая ложку в сторону, спросил Порфирий.

Почему ж ей не быть? — удивилась Аксенчиха. — Ты не виделся тогда с ней, что ли?

Рассказывай, бабка, — вяло сказал Порфирий и снова взялся за ложку.

Видит Дуньча — дрожит бабенка, бормочет: «Убьет он, убьет меня!..» Как ее одну там оставишь? Взяла и к нам в дом привела…

У тебя и сейчас она? — Порфирий рывком повернулся к Аксенчихе.

— Нету… нет… Погоди, дай все я тебе по порядку. Порфирий стал опять жевать хлеб. Аксенчиха, чтобы