Горит восток

А Филипп?

Вместе с Петром его вызвали.

Так… А подробней что знаешь? Ваня пожал плечами:

Ничего. Как есть ничего. Ушел — и с концом. Уходя, Петр так мне сделал, — Ваня приложил палец к губам, — и все. В чем дело, сам ничего не понимаю.

На Кузьму не думаешь?

Кто его знает…

Терешин и Филипп Петрович появились уже перед самым концом перерыва. Первой заметила их Вера.

Тятя! Тятя! — заверещала она и помчалась к нему

навстречу.

Филипп Петрович поднял дочь на руки и, не опуская на землю, донес ее до забора. Петр их опередил. У него болела жена, обед принести было некому, он па ходу достал из кармана кусок хлеба и подсел к Лавутину. Тот пододвинул ему кусок вареного мяса. Петр не стал отказываться.

Ну, что там было? — в голос заговорили Лавутин и Ваня.

Трудно понять, — сказал Петр, торопливо разжевывая мясо и поглядывая на подходившего Филиппа Петровича. — Особенно вроде и ничего. А Филипп духом упал. Надо поддержать его.

Да что же все-таки было?

Сперва нас долго в приемной держали. Потом поодиночке к начальнику стали вызывать. Одного позовут — другого тем временем не отпускают. Потом обоих вместе

свели.

О чем же вас спрашивали?

Да все об одном и том же. С кем знакомы. У кого сами бывали. Кто к нам приходит. О чем говорим. В чем нуждаемся…

Так это что же, форменный допрос? — приподнялся на локте Лавутин, своим огромным телом притиснув к забору Терешина.

Понимай как хочешь, — сказал Петр, высвобождая плечо. — Хотя при нас ничего на бумагу не записывали и с нас подписей не брали, но на диване все время сидел и слушал какой-то штатский, надо думать — шпик. Так, Филипп Петрович? — спросил он тем временем подошедшего к ним Чекмарева.

Так и по-моему, — ответил тот неохотно.

Филипп Петрович, а честно: когда ты был один в кабинете, лишнего ничего не наговорил?

Не любитель я всяческих допросов, — выхлебывая из чугунка остывшие щи, хмуро сказал Филипп Петрович, — а только, чтобы легче сделать себе, своего брата рабочего не выдам. Что при тебе, то я и один говорил.

Густо загудел гудок, оповещая о конце обеденного перерыва.

Словом, мне кажется, так, — заключил, вставая, Петр, — прощупывают они, а ничего толком еще не знают. Но на всякий случай собираться на квартирах пока не будем, переждем.

Филипп Петрович замешкался, наказывая что-то дочери. Ваня, Петр и Лавутин ушли вперед.

Собираться мы будем, — сказал Петр, — только пусть пока Филипп не знает. Надо дать ему успокоиться. А то вышли мы, он и говорит: «К черту этих приезжих! Собирались у меня свои — и ничего. А как появился новый, сразу на допрос и потащили».

Да, Петро, а как это все-таки у нас получается? — вздохнул Лавутин. — У Филиппа собираются свои, у нас — тоже свои. Все кучками, кучками. Там три человека, там — пять человек. Каждый кружок наособицу, сам по себе. Какая же тут сила?

В том-то и задача, чтобы нам слиться всем вместе, воедино, — сказал Петр, — да для этого надо сперва разобраться, кому и с кем объединяться. Не то вместо объединения и полный развал получится. А, конечно, вся сила только в крепкой организации.

В большой, — с нажимом сказал Лавутин.

Сначала в крепкой, а потом и в большой. Вася Плотников мне рассказывал: в Петербурге уже три года как рабочие кружки в «Союз борьбы» объединились. Так ведь там какая крепкая основа была!

Вот бы так и по Сибири…

У нас и кружков-то почти еще нет, — возразил Петр. — Друг друга мало еще мы знаем. Кого в союз объединять? А если собирать всех подряд, как раз все дело погубить можно. Так и Вася считает. Он уехал?

Уехал.

О пароле вы условились?

Условились. А вот у Вани Мезенцева решили явку установить.

Их нагнал Филипп Петрович, и разговор оборвался.

Лавутин стал на свое место, кузнец вытащил из горна заготовку, позвонил по наковальне молотком. Лавутин взмахнул кувалдой. Искры светлым дождем брызнули во все стороны.

Бухала по железу тяжелая кувалда, тоненько ей отзывался молоток кузнеца. Мелкие острые искорки летели и гасли. Летели и гасли… Лавутин следил за ними: горячие… Упади искра на трут — так выбивают в тайге охотники кресалом огонь, — и можно раздуть большое пламя.

«Вот и мы, как маленькие искорки, горим и гаснем, — подумал он, — горим и гаснем, каждый по себе. А ежели бы упасть на трут? Какое разгорелось бы пламя!»

И он стал раскидывать умом, где же, в чем заключен такой трут для горячей искры, жгущей сердце каждого рабочего.

20

Василев, туча тучей, с утра затворился у себя в кабинете и не вышел ни к завтраку, ни к обеду. Накануне у пего побывали сначала Киреев, потом Баранов. Домашним было ясно: это они привезли ему дурное настроение. Во второй половине дня Иван Максимович вышел в сад, посидел немного в беседке, погулял между клумбами. Лицо у него было землистое, брови нахмурены. Елена Александровна попыталась расспросить его — Иван Максимович сухо ответил:

Нездоровится.

Тогда надо вызвать врача! — воскликнула она беспокойно.

Не надо. Это не лечится.

И быстро прошел опять к себе в кабинет.