Горящий Лабиринт

Гроувер сел за руль, потому что Глисон только ему согласился доверить ключи. (Грубиян.)

Мэг сидела спереди, закинув ноги в красных кроссовках на приборную панель, и для забавы выращивала бугенвиллею, ростки которой обвивались вокруг ее лодыжек. Похоже, она была в хорошем настроении, несмотря на вчерашнее погружение в трагические события из детства. А вот со мной было все наоборот. Стоило вспомнить обо всем, что она пережила, как на глаза наворачивались слезы.

К счастью, сидя сзади в одиночестве, я мог вдоволь наплакаться.

Мы двигались на запад по магистрали Интерстейт 10[30]. Когда мы проезжали Морено-Валли, я не сразу заметил странность: вокруг все должно было потихоньку зеленеть, но пейзаж оставался бурым, жара стояла изнуряющая, а воздух был сухим и дурно пах, словно пустыня Мохаве забыла, где ее границы, и простиралась теперь до самого Риверсайда. Небо на севере затянула красная дымка, будто полыхал весь лес в национальном парке Сан-Бернардино.

Когда мы доехали до Помоны и застряли в пробке, наш «Пинто» уже трясся и хрипел, как бородавочник, которого хватил тепловой удар.

Гроувер взглянул в зеркало на «БМВ», который почти уперся нам в бампер.

– А «Пинто», случаем, не взрываются, если им кто-нибудь врежется в зад? – спросил он.

– Разве что иногда, – ответил я.

В те времена, когда я управлял солнечной колесницей, поездка в горящем автомобиле была для меня привычным делом. Но после слов Гроувера я постоянно оглядывался назад, мысленно приказывая «БМВ» отвязаться.

А еще мне хотелось нормально позавтракать (а не затолкать в себя холодную вчерашнюю энчиладу). Я бы стер с лица земли целый греческий город, пообещай мне кто-нибудь за это бадью кофе и, скажем, возможность убраться куда подальше от того места, куда мы направлялись.

Мысли уводили меня все дальше от реальности. Не знаю, был ли это сон наяву, навеянный вчерашними видениями, или сознание бунтовало против того, что меня запихнули на заднее сиденье «Пинто», – но из глубин памяти всплыл образ Эритрейской Сивиллы.

Теперь я вспомнил ее имя: Герофила, «подруга героев».

Я увидел залив и родину Сивиллы – город Эритры, на месте которого однажды возникнет Турция. Обдуваемые ветром со всех сторон золотые холмы, поросшие хвойными деревьями, охватывали город полукругом и спускались к синим холодным водам Эгейского моря. В небольшой лощине возле входа в пещеру пастух в шерстяной домотканой одежде стоял на коленях рядом с женой, наядой источника, что бил неподалеку. Наяда должна была вот-вот разрешиться от бремени. Опущу подробности и скажу только вот что: когда роженица, закричав, наконец вытолкнула ребенка из утробы, первым звуком, который издала новорожденная девочка, был не плач, а пение – своим дивным голоском она выводила строки пророчеств.

Естественно, я не мог пройти мимо такого. С этого мгновения Аполлон стал покровителем малышки. Я благославил ее и сделал одним из моих оракулов.

Я вспомнил, как молодая Герофила скиталась по Средиземноморью, желая поделиться своей мудростью. Она пела всякому, кто желал слушать, – царям, героям, жрецам моих храмов. И всем им с трудом удавалось записать строки ее пророческих стихов. Представьте, что вам нужно запомнить сразу все песни из «Гамильтона»[31], не имея возможности перемотать пленку к началу, – и поймете, каково им приходилось.

Просто у Герофилы было слишком много советов. А голос ее так завораживал, что слушателям было трудно уловить каждое слово. Не она решала, что и когда петь. И она никогда не повторяла то, что уже было сказано. Так что нужно было схватывать все на лету.

Она предсказала падение Трои. Предвидела свершения Александра Великого. Она подсказала Энею, где основать колонию, которая однажды станет Римом. Но прислушивались ли римляне ко всем ее советам? Скажем, к таким: «Остерегайтесь императоров», «Не увлекайтесь гладиаторскими боями» или «Тоги – это вовсе не стильно»? Нет. Не прислушивались.

Девятьсот лет Герофила скиталась по земле. Она старалась помочь каждому, но, несмотря на то что я благословлял ее и временами посылал ей букеты, участь провидицы все больше угнетала ее. Все, кого она знала в юности, умерли. Она видела, как рождались и гибли цивилизации. Жрецы и герои слишком часто говорили: «Погоди, что? Повтори, пожалуйста. Сейчас, только карандаш возьму».

Она вернулась в Эритры, к холму своей матери. Источник иссяк столетия назад, вместе с ним исчез и дух ее матери, но Герофила поселилась в пещере неподалеку. Она помогала всем, кто приходил искать ее мудрости, но голос ее отныне изменился.

Никто больше не слышал ее прекрасного пения. Не знаю, в чем было дело: то ли она разуверилась в собственных силах, то ли пророческий дар стал ее проклятием. Герофила говорила сбивчиво, пропуская важные слова, которые слушателям приходилось додумывать. А порой голос и вовсе покидал ее. В отчаянии она выцарапывала строки на сухих листьях, и чтобы уловить смысл пророчества, просителям нужно было самостоятельно расставлять его части в нужном порядке.