Горящие сады

Машинный двор на берегу Лимпопо. Запах солярки, железа. Механик, красный и гневный, кому*то грозит кулаком, складывает губы в короткое беззвучное слово. «КрАЗы» выбрасывают синюю гарь, выруливают под погрузку. Краны кладут на прицепы сваренные стальные хлысты, тяжелые, как дальнобойные пушки. Шифером крытый навес — защита от палящего солца. Дощатый верстак с накатом круглящихся труб. Сварщики — белый и черный — искрят, шелестят электродами, варят трубные стыки. За их головами, сквозь сталь, — туманная зелень поймы, ленивый разлив Лимпопо.

Спасаясь от солнца, Бобров вошел под навес. Два сварщика, африканец и русский, менялись держателями, озарялись взрывами света. Один, в кепке козырьком на затылок, с рыжим, прилипшим ко лбу вихром, бугрил под рубахой мускулы, объяснял другому, худому, чернильно-блестящему, в засаленной красной каскетке, в подражание первому свернутой козырьком на затылок.

— Да ты, Альварес, маткин берег, тоньше, тоньше вари! Вот так подводи! Ты его чувствуй огнем, не железом! — он умащал свою речь португальскими, с чудовищным произношением словами. Вкладывал держатель своей белой рукой в темную руку напарника, и они вместе, как на плакате, варили трубу. Словно от контакта этой белой и темной плоти вспыхивала дуга электричества, плавилась и брызгала сталь. — Ты понял, Альварес, что я тебе говорю?

— Си, си! — кивал африканец, отнимая остывшую, наполненную алым соком иглу. — Маткин берег!

— Вот беда, обратился рыжеволосый к Ступину. — Которую неделю вместе работаем. Он уж варить научился, а толком не поговорили ни разу. На пальцах кое-как объясняемся! Он русский, как я португальский! Разговариваем друг с дружкой огнем и железом. Вот и все любезности! А я бы ему хотел объяснить!

— Что ты ему хочешь объяснить? — предложил свои услуги Ступин. — Могу перевести.

— Ну да? Так переводите, давайте! — обрадовался сварщик.

Положил свою тяжелую руку на острое плечо африканца, оглаживая его. И тот, понимая, приготовился слушать. Открыл белые зубы, показал быстрый алый язык, облизнув пересохшие губы.

— Вы ему вот что скажите, — сварщик тыкал себе в грудь железным; напоминавшим зубило пальцем. — Что вот я, Николай Потапов, сварщик высшего класса, каких и в России мало, верно говорю! Могу варить фольгу для конфет, а могу и броню для танка. Но больше, конечно, трубы для пресной воды. Перевели? Хорошо. Теперь дальше ему скажите, где Потапов пройдет с аппаратом, там после него вода течет. Москву пресной водой поил, Москва мою водичку пьет. В Кызылкумах нитки водоводов тянул, и сто садов после меня выросло. Где электродом кольну, там и яблоня! Где кольну, там и груша! Еще скажите: сюда, в Шай-Шай, к ним приехал, чтоб его профессии научить, прочные швы варить, по-русски! Ну, жизни ему хорошей желаю и все такое! Ну конечно, по жене я соскучился, и по сыну, и по снегу, и по городу Саратову. Скажите ему, есть такой город хороший! А в Африке мне у них в общем*то нравится, есть на что посмотреть. Волгу я видел. Обь знаю. Енисей, Сырдарью — тоже. А теперь Лимпопо узнал. Река, конечно, хорошая, хотя воду из нее пить нельзя. Польза с нее будет, если с умом подойти. Ну что ему еще*то сказать?

Ступин серьезно, старательно переводил, и Боброву казалось: он пропускает сквозь себя горячую силу, исходящую из одной бесхитростной открытой души, вливает ее в другую. В этой силе присутствует бескорыстное желание блага и печаль по оставленным дома, по любимым лесам и раздольям, к которым стремится душа.

Потом говорил африканец, Ступин переводил, а Потапов склонил голову набок, чтобы надежней и лучше услышать.

— Альварес Недру Массинге — я. Вот здесь моя деревня, Муланго, рядом. Нас три брата было. Отец наш умер, когда ему было тридцать шесть лет. Все у нас так в Му-ланге живут — недолго. Старший брат сражался в рядах ФРЕЛИМО, хорошо воевал, герой, его убили португальцы. Средний брат сейчас служит в армии, тоже герой, сражается с врагами в Софале. А я мусор собирал в Шай-Шае, больше ничего не умел. А теперь вот умею, сварщиком стал. Мы построим водовод к Муланго, чтобы наши люди пили чистую воду и не болели. Чтобы был рис у нас, были школы, были врачи. Пусть наши люди живут долго, пусть до старости живут. Не воюют, а рис сеют. Я пока не женат еще. Но выучусь до конца на сварщика, заработаю денег, тогда и женюсь. У меня будет много детей. Одного я назову — Потапов. Ты, Потапов, когда поедешь в свой город, ты пришли мне снег посмотреть. Ты, Потапов, хорошо объясняешь, учишь. Спасибо! Маткин берег!

Африканец счастливо смеялся, брызгал белизной, Причмокивал бархатно-алым языком. И Боброву казалось, что теперь Ступин пропускает сквозь себя другую, горячую, торопливую жизнь, из другой глубины и судьбы. Две эти жизни, добытые из разных глубин, сливались в единое русло.

Ступин взял кусок мела и на трубах, уложенных встык, схваченных неоконченным швом, написал: «Мозамбик — СССР».

— А теперь давайте работать!