Горящие сады

Блеск. Перемена страницы. Бунт в Соуэто. Пылающая баррикада повстанцев. Удары по толпе из брандспойта. Автоматные залпы в упор.

Блеск. Перемена страницы. Добровольный уход в изгнание. Лагеря молодых бойцов. Обучение стрельбе и минированию. Подготовка к возвращению на родину.

Блеск. Перемена страницы. Атака на полицейский участок. Горит подбитый «лендровер». Боевик-африканец с побледневшим лицом зажимает дыру в животе. Убитый полицейский в кювете. А он, сжимая автомат, огрызаясь короткими вспышками, продирается в колючих кустах, в холмы, в леса, от шоссе, где воет сирена, пульсирует лиловый огонь.

Блеск. Перемена страницы…

Бобров всматривается в Микаэля, в борца АНК, чувствуя его жизнь как непрерывную, добровольно избранную смену опасностей. Как ориентированное на юг устремление, где среди городов и алмазных копей, гарнизонов и атомных центров жил его непокоренный народ. Действовала мощная, внешне обильная цивилизация, но уже обреченная, расколотая, несущая в себе крах и крушение. И он, африканец, бил и бил в ненавистную твердь, вонзая копье своей ненависти; сквозь все динамитные взрывы, сквозь кровь и бессчетные жертвы прозревая иное общество, искупающее кровь и насилие.

— Микаэль, я хотел вас спросить, — Бобров извлекал из стола кипу южноафриканских газет, доставленных ему советским пресс-аташе, «Ранд дейли мейл», «Санди пост», «Ситизен», развертывая их все на жирных, через полосу, заголовках: «Шествие террора», «Война в городах», «Еще один полицейский пост атакован». — Хотел вас спросить, Микаэль, — он касался черных фотографий, где в похожей на нефть луже лежал убитый боевик-африканец, вывернул голову, блестя белками и оскалом зубов. Два полицейских в фуражках поднимали носилки, с которых свисала белая безжизненная рука. В копоти, с выломанной рамой, зияло окно. — Этот последний налет на полицейский участок. Не поймешь, как все здесь случилось. В моей картине будет сцена атаки. Бойцы, отправляющиеся на задание. Бой, диверсия. Я хочу все это знать. Вы должны мне помочь. Я слышал, вы были ранены. Вы участвовали в операциях. Расскажите, как это бывает.

Микаэль смотрел на газеты. На дверь. На стены. На откинутую штору окна. Нерешительно улыбнулся:

— Я не все могу говорить, Карл. Есть тактика, есть конспирация. Есть особые, свойственные нам приемы борьбы, о которых не знает полиция. Например, вот эта операция в районе Орландо, — она еще не закончена. В районе Орландо армия проводит охоту в поисках наших людей. Участвуют броневики, вертолеты. Я не все могу говорить. К тому же я отошел от «Копья нации». Здесь, в Мозамбике, я занимаюсь политикой.

— Понимаю вас, Микаэль, — Бобров шагнул к тумбочке и включил кассетник, наполнив номер мягкой и плотной музыкой. — Я и не прошу вас о многом. Мне не нужны конкретные сведения о будущих, конкретных, запланированных операциях. Я и не спрашиваю, связаны ли вы вообще с «Копьем нации». Но я знаю — вы были в бою. Вы понимаете, что такое бой, нападение. Как я должен все это снять? Меня интересует схема. Модель атаки. Нарисуйте. Как это бывало у вас, — и он выложил на стол чистый лист, выкатил на него карандаш.

Микаэль вслушивался в музыку, словно проверял ее плотность и герметичность. Присел к столу, взял карандаш.

— Было так, — он провел две параллельных прямых. — Вот здесь проходило шоссе, — подумав, словно вспоминая, начертил квадрат у шоссе. — Вот здание караульного помещения, где дежурил вооруженный наряд, — поодаль, — на мгновение повиснув острием карандаша над бумагой, вывел второй квадрат. — А это помещение для отдыха. Там они спали после вахты, оставив оружие в караульной, — и обвел все неправильным быстрым овалом. — Это изгородь из досок. Вот здесь, с шоссе — ворота. А вот здесь, с противоположной стороны, — он ударил карандашом в овал, — была прореха в стене, дыра. Вот общий план объекта на местности.

И Бобров старался в этом простом чертеже увидеть картину жизни, другую страну и реальность. И тут же ее моделировал, превращал в площадку для съемок. Расставлял юпитеры, кронштейн с кинокамерой. Он совершал двойную работу: как можно полнее старался представить жизнь и тут же превращал ее в образ.

Играла мягкая бархатная музыка. Летал карандаш. Возникал на бумаге эскиз. Бобров уже видел тот отдаленный кусок земли, теплые сумерки, шелест машин по шоссе. Светятся окна казармы. Разомлевший сержант, сняв фуражку, слушает, как тихо взрываются стручки перезревших акаций. С бумаги пахнуло дуновением бензина, бурьянной сухой обочиной.

— Мы подогнали машину с тыла, сюда! — Микаэль нарисовал узкий ромбик у пролома стены. — Один остался в машине. Двое проникли в пролом и заняли позицию вот здесь, у этих прогалов, где висели лампы и освещали двор, — он нарисовал две маленькие, прижатые к стене фигурки с палочками наперевес, изображавшими автоматы. И от них две быстрых длинных стрелы вдоль помещений, указывающие направление стрельбы. — Четвертый, — он рисовал фигурку, — обошел пост снаружи и ждал в кустах, когда шоссе опустеет и в воротах не будет людей.