Горе побеждённым

    Сыщики торопились на Пречистенку и посулили извозчику двойную плату за скорость. Именно из-за неё парочка чудовищно подпрыгивала в расхлябанной коляске, а на повороте к Охотному ряду их так занесло, что чуть не обракинулись. Это не мешало всю дорогу вести служебный разговор.

 - Я всё думаю, Вильям Яковлевич…

 - Похвально.

 - Нет, я серьёзно. Мне пришла в голову мысль.

 - А именно?

 - Кольцо видимо каким-то образом всё-таки влияет на близких своего владельца.

 - Вы  только сейчас об этом подумали? – удивился Собакин. – А я думал, что эта мысль посетила всех нас прошлой ночью под фонарным столбом, когда мы услышали о смерти матери Лавренёва.

 - У меня что-то крутилось в голове, но я никак не мог понять что. И только сейчас понял, что она умерла,  должно быть, из-за кольца.

 - Возможно, именно это имел в виду полковник, когда написал в письме о личной причине, которая была у Ивана Николаевича, чтобы завладеть кольцом: мать. Чем она ему так насолила? Интересно будет узнать причину её смерти.

 - Если Лавренёв задумал убить свою мать и у него есть папашин яд, который не оставляет следов в организме жертвы, то зачем ему было городить весь этот огород с «Чёрным сердцем»?

 Собакин пожал плечами.

 - Тут есть ещё вопрос. Если Ушинский обо всём догадывался, то почему не вмешался и не предотвратил смерть матери Лавренёва?

                                                                               ***

    - Приносим вам свои соболезнования, – подобающим тоном произнёс Собакин при встрече с Лавренёвым. 

 Ипатову показалось, что Иван Николаевич мало изменился: был  такой же холёный, надушенный и спокойный до меланхолии.

 - Мы к вам с тяжёлой вестью, – продолжал Собакин. – Этой ночью полковник Ушинский застрелился.

 Ипатову показалось, что Лавренёв вздохнул с облегчением, закрыл глаза рукой, а потом спросил:

 - Полковник оставил после себя объяснение?

 - Записку для полиции и большое разъяснительное письмо, которое он отправил мне перед самоубийством. Поэтому, мы здесь.

 - Что же вы хотите?

 - Правды.

 - Покажите письмо.

 - Не сейчас, Иван Николаевич. Не сомневайтесь, мы знаем о вашей «доблестной» картёжной шайке и о том, как вы совершили убийство Поливанова, но не знаем причины, которая объяснила бы, а может и, в какой-то мере, оправдала ваш поступок. Но, наше неведение точно помешает вам сегодня в три часа принять у себя господина Мозена. Я буду вынужден обратится в полицию.

 Такого удара Лавренёв не ждал. Лицо его искривилось. Он быстро отвернулся от гостей, чтобы справиться с эмоциями и подошёл к секретеру, на котором лежал портсигар.

 - Желаете курить? – спросил он, растягивая время.

 - Я жду от вас ответа, Иван Николаевич, – упорствовал Собакин.

  Лавренёв, наконец, справился с дрожью рук, медленно закурил и произнёс:

 - Будь, по-вашему. Это даже хорошо, что вы пришли. Мне надо выговориться. Я столько времени ношу это в себе. Кто такой Поливанов? Для меня – змей искуситель, но, в сущности, не в нём дело. Он мне порядком осточертел, как, впрочем, и свихнувшийся полковник, но дело не в них. При необходимости, я мог бы избавиться от этой парочки без крайних мер. В нашем общем деле, самое страшное – огласка. И пригрози я, что расскажу в клубе о наших проделках… Словом, они – мелочь, которая помогала мне получать недостающие средства для игры в карты. И не смотрите на меня так.  Я, как бы выразиться поточнее -  был богат условно. После смерти отца всеми деньгами распоряжалась  мать. Она заела мою  жизнь. Мне до недавних пор, как гимназисту, выдавалось помесячное содержание на карманные расходы. И это при капитале семьи в несколько миллионов, помимо недвижимости!  Что деньги! Родители всегда меня унижали. Отец вечно был недоволен, что я не разделяю его сумасшедших пристрастий к путешествиям и орал, что я не его сын, а мать всё время пичкала наставлениями и навязывала свою волю. Я хотел стать оперным певцом – у меня хороший голос – они костьми легли, чтобы из этого ничего не вышло. Я решил жениться – они убили мою любовь.

 - В каком смысле? – удивился Собакин.