Горе побеждённым

 - Это заключение о благосостоянии господина Поливанова на момент смерти. Извольте взглянуть. Могу добавить, что наследственных денег князя Глебовского было приблизительно  столько же – 400 тысяч.

 -  Не может быть! А если он вывез  остальные деньги заграницу? Я вам уже говорил, что его частных дел никогда не знал.

 - Теперь, что касается благотворительности Поливанова. О ней никто не слышал - я наводил справки.

 - Благотворительностью можно заниматься, не афишируя своё имя, – возразил полковник. – И потом, я знал об этом от самого Алексея. В конце концов – мне нет до этого дела.

 - Вам не кажется, любезный Василий Андреевич, что в прошлый раз вы описали нам Поливанова совсем не таким, какой он был? Согласитесь, что это довольно странно для друга, каким вы себя считаете.

 - В друзьях тоже можно ошибиться, – полковник закурил. – Я вам и в прошлый раз говорил, что Алексей был человеком скрытным, по крайней мере, в отношении меня.

 - Скажите, а вы виделись с господином Лавренёвым после смерти Поливанова? – продолжал спрашивать Собакин.

 - И в клубе и здесь, у меня, а что?

 - Он вам говорил о том, что думает о смерти вашего товарища и о пропаже кольца?

 - Не финтите, господин Собакин, – усмехнулся Ушинский. – Я о других с вами говорить не буду. Если вам интересно знать мнение Ивана – спрашивайте у него сами и не впутывайте меня в это дело, – и крикнул куда-то в коридор: – Яшка, коньяку!

 - Как бы вы отнеслись к сообщению, что «Чёрное сердце» взял Иван Николаевич? – не унимался Вильям Яковлевич.

 Полковник пристально посмотрел на сыщика, взял у лакея пузатую бутылку, молча налил три большие рюмки коньяка и махнул рукой – дескать, присоединяйтесь, сам выпил, потом налил  ещё в свою рюмку, несмотря на то, что гости пить не стали.

 - Так как же? – нарушил молчание Собакин.

 - Вздор всё это, – спокойно сказал Ушинский. – С чего вы, собственно, это взяли?

 - Допустим, это моя версия.

 - Такую версию надо подтверждать доказательствами, милостивый государь.

 - Разумеется. Но прежде, я хотел бы узнать от вас: что вы знаете о преступлении Лавренёва?

 Ушинский откинулся на диван и закрыл глаза.

 - Я ничего не знаю, – тихо произнёс он. – А вот вы,  расскажите о ваших домыслах.

 - К сожалению, это не домыслы, как вы изволили выразиться, а - правда. И, я знаю о преступлении всё, кроме причины, без которой у меня нет полной картины произошедшего.

 - То есть, нет главного.

 - Если хотите – да, – согласился Собакин. – Но, сами понимаете, -  это дело времени. А вот вы, совершаете большую ошибку, скрывая от меня правду. Вас могут привлечь, как соучастника. Лавренёв молод и, чтобы смягчить свою вину, может свалить всё на вас. Особенно, если откроется неприглядная картина вашего тройственного союза на поприще карточной игры.

 Полковник открыл глаза. Сыщикам показалось, что он вмиг протрезвел.

 - У меня есть свидетельство одного маркёра из клуба, – продолжал давить Собакин. – Я думаю, что его рассказ вкупе с документом, где говориться, что у Поливанова не было большого капитала, сделает в ваших кругах, особенно в Английском клубе, ошеломляющий эффект.

 Полковник тяжело поднялся. Было видно, что каждое слово даётся ему с трудом:

 - Господа, в настоящее время я не в состоянии продолжать этот тяжёлый для меня разговор. Перенесём его на завтра.  Даю вам слово офицера, что отвечу на ваши вопросы. А сейчас, я хотел бы остаться один. Прошу меня извинить. Оставьте ваш адрес, и я до конца этого дня извещу вас о часе нашей встречи.

 Сыщикам ничего не оставалось, как откланяться.

                                                                          ***

  - он взял паузу, чтобы выяснить у маркёра, о чём мы осведомлены, – сказал Вильям Яковлевич, когда с помощником вышел на улицу. – Что ж, пусть.  По моему настоянию, господин Мозен устроил так, что этот самый маркёр уволился из клуба и навсегда покинул  Москву.

 - Что это вы так с ним обошлись? – спросил Александр – защитник людей.

 - Пусть скажет спасибо, что под суд не попал за мошенничество.

 - Ага, ему нельзя, а господам - можно.

 - Глупости говорите, любезнейший. Кто вам сказал, что мы оставим это дело как есть? 

 - Жалко полковника, – вдруг сказал Ипатов. – Служилый человек, при хорошем звании, а семью потерял, пьёт, играет. Жизнь у него, как говорит отец Меркурий, сильно засорилась.

 - А Канделябров любит говорить, что «цена жизни зависит от её употребления», – заметил Собакин. – У полковника с этим - проблемы. Посмотрим, что он нам завтра скажет.

                                                                               ***

   Но до завтра ждать не пришлось. Вечером от полковника Ушинского принесли письмо.