Горе одному

— Их много развелось, таких защитников Советской власти… Попробуй, скажи громко: это не так, то не так, смотрите, товарищи, исправлять надо! Тут на тебя прямо хор, как в опере: «Клевета!» А кто кричит? Рабочий, крестьянин? Нет, чиновник кричит. Почему? За себя боится. Рабочий, колхозник, они так и останутся — рабочий и колхозник. А чиновника можно прогнать, снять с должности. Без должности же он — пшик, пустое место. Вот он и дрожит. Чуть кто скажет: «Это плохо, надо лучше», так сейчас гвалт: «Не видит достижений, одни недостатки… чернит! Клевета!» Вот так-то, Алексей свет Иванович! Зря ты в это ввязался. Намнут тебе бока, тем дело и кончится.

— Пускай! Этим не кончится.

— «Посмотрим, сказал слепой, как будет плясать хромой»… Только давай в другой раз, у меня башка трещит…

Алексей поднялся.

— Да, вот что… Ты об этих моих словесах не распространяйся… И вообще поменьше рассказывай…

— Зачем я буду рассказывать?

— Вот именно! Пользы не принесет, а вред — вполне возможно… Ну, будь здрав!

Страдальчески морщась, Вадим Васильевич всыпал в рот порошок и запил водой.

Нелепая выходка Горбачева, заметка в газете Вадима Васильевича не касались. Этого никак нельзя было сказать о вызове в отдел кадров. Разговор произошел очень напряженный и явственно показывающий, что это — отнюдь не конец, а только начало.

Человек, вызвавший его, оказался на редкость отталкивающим — с маленькими, цепкими, как пиявки, глазками. Он спросил, знаком ли Вадим Васильевич с разметчиком Алексеем Горбачевым. Получив подтверждение, попросил подробно рассказать о нем все, что Вадиму Васильевичу известно. Необходимо выяснить, так сказать, общественное лицо Горбачева. В интересах самого Горбачева. Отказать в этом, поскольку действительно это в интересах Горбачева, было нельзя. Вадим Васильевич сдержанно, но вполне положительно охарактеризовал Алексея. Гаевский сказал, что это правильно, так как подтверждается другими источниками, и спросил, не проскальзывало ли в разговорах Горбачева чего-нибудь такого, неподобающего… Внутренне обмирая, Вадим Васильевич сказал, что ничего «такого» и «неподобающего» он от Горбачева не слышал. Это было истинной правдой, так как все разговоры с Горбачевым были в сущности монологами самого Вадима Васильевича. Гаевский задал еще несколько незначительных вопросов, потом сказал, что, возможно, придется его еще побеспокоить. Чтобы уточнить кое-что, если понадобится.

— Пожалуйста, — равнодушно сказал Вадим Васильевич.

Какое там, к черту, равнодушие! Теперь можно ждать чего угодно…

18

Идя на завод, Алексей, как не раз в детстве, думал: как бы хорошо, если бы все уладилось само собой! Виктор осознал, начальство поняло и стало на сторону Алексея, никто теперь не будет к нему приставать, грозить. А Гаевский?.. Гаевского за что-нибудь сняли, совсем прогнали с завода…

Он невесело усмехнулся. Вырос, а все еще не расстался с детскими надеждами на то, что все сделается само по себе, будет счастливый случай, чудо… Пора перестать верить в сказки. Нет в жизни легких дорог, волшебных случайностей, не бывает чудес, ничто не приходит само. Бывает только то, что ты сделал, чего добился… Вот он сделал. А чего добился?

Работа еще не началась, а Федор Копейка был уже замурзан. Он подмигнул, ободряюще кивнул Алексею. Что проку в его одобрительных кивках?

Виктор, заметив Алексея, отвернулся. Сколько раз Алексей слышал, читал: настоящая дружба состоит в том, чтобы указывать другу его ошибки, недостатки. Алексей попробовал, и теперь самый большой, настоящий друг показывает ему спину.

Дядя Вася, хмурый больше обычного, еле поздоровался. Неужто и он?..

Работалось трудно. Полночи он не спал, думал о вчерашнем, сейчас гнал от себя эти мысли и не мог не думать о том, что теперь будет и что они сделают. Будет плохо, тут нечего и думать. Если бы еще не Гаевский… А он, гад, все подобрал и повернул так, что Алексей получался самый настоящий враг… Другие ведь не знают, что это вранье, и будут думать, что так оно и есть, что Алексей на самом деле баптист, уголовник и член какой-то тайной организации. Теперь попробуй доказать, что ты ни то, ни другое, ни третье и вообще не верблюд…

В цехе о вчерашнем, конечно, знали — Ефим Паника наверняка растрепал, — но к Алексею никто не подходил, никто с ним не заговаривал. Алексею казалось, что его даже сторонятся, встретив взгляд, отворачиваются, притворяются очень занятыми или уходят, боясь что он такой…

Незадолго до обеда к Алексею подошел мастер. Строго поджимая губы, он перебрал наряды уже размеченных деталей, собрал чертежи и небрежно спросил:

— Ну, что ты себе думаешь?

— А что мне думать?

— Свое «я» хочешь доказывать? Смотри, допрыгаешься!

— Не пугайте. Меня вчера уже пугали.

— Я не пугаю, я советую. Пока не поздно. Вчера были цветочки, а ягодок лучше не дожидаться… Пошел бы, по-человечески сказал: так и так, мол, осознал, прочувствовал свои ошибки, и больше впредь ничего такого не повторится… Ну, чего-нибудь тебе припаяют, чтобы крепче осознал. И все. А будешь дальше свое «я» доказывать — тогда не жалуйся…

— Вам не пожалуюсь.