Горе одному

Алексей снова сел у входа в отдел найма и через минуту встал. Сидеть целый час, ждать, пока придут все эти… И Гаевский тоже. И все будут смотреть на него, как он сидит здесь, взъерошенный, растерянный, и ничего не может сделать… Гаевский — особенно. Пусть только придет!

Он пошел вдоль ограды к ковшу заводского порта. Посреди ковша стояла завозня. Она служила базой для водолазов. Ковш очищали от «рвотины» — рваного огнем и взрывами железа, — которой завалили его во время войны. Теперь он был снова нужен: завод готовился к переходу на камыш-бурунскую руду, и порт подготавливали к приему рудовозов.

Полузатопленного парохода у правого, низменного берега уже не было. Еще весной его кое-как залатали, подняли и отвели к судоремонтному заводу — на слом.

Алексей сел на берегу. Когда-то из трюма этого парохода он вытащил едва не утонувшего Витьку. Сюда, проваливаясь по пояс в сугробы, он приходил с Наташей «изучать пароходы», когда они затеяли «Футурум» — детское свое общество будущих капитанов… Пароход уже не существовал, Наташа уехала. Витька теперь помогал другим топить его, Алексея, и Гаевский снова начал возню вокруг «Футурума». Ничего у него не выйдет! Вот только Алексей получит обратно пропуск, пойдет в цех и все расскажет…

Дверь отдела найма уже была открыта. Алексей постучал в окошко, закрытое крашеной фанерной дверкой. Окошко открылось, большеносая седая женщина строго и вопросительно посмотрела на него.

— У меня отобрали пропуск.

— Из какого цеха? Как фамилия?

— Горбачев, из механического.

— А, Горбачев… — Она наклонилась над столом, поискала там, потом, сняв скрепку, разделила две бумажки, одну из них протянула Алексею. — Вот, оформляй.

— Что оформлять?

— Увольнение оформляй. Не видишь, что ли?

— Какое увольнение?! Дайте мой пропуск, я в цех пойду.

— Пропуска ты больше не получишь, и в цех тебе ходить незачем — там все уже отмечено.

— Да кто… На каком основании?

— По приказу начальника цеха. — Седая женщина подняла второй листок и прочитала: — «За нарушение трудовой дисциплины, попытку дезорганизовать производство и антиобщественное поведение разметчика А. Горбачева уволить с 27 августа 1952 г.»

Алексей вцепился руками в подоконник.

— Где Гаевский?

— Зачем тебе Гаевский? Его сегодня не будет.

Фанерная дверца захлопнулась.

На увольнительном «обходном» листке уже стояли подписи Витковского и мастера. Это они нарочно, чтобы Алексей не мог прийти в цех, рассказать, найти защиту… Вот гады! Ну, погодите…

В несколько прыжков Алексей оказался на втором этаже. Завком начинал работу в девять. В девять председателя завкома не было. «Наверно, пошел по цехам», — сказала секретарша. В десять его тоже не было. Он пришел только в одиннадцать.

— Я к вам, — бросился к председателю Алексей.

— У меня прием с двенадцати… Ну ладно, заходи. В чем у тебя там дело?

— Меня уволили.

— За что?

— Неправильно уволили! Я ничего не нарушал и не дезорганизовал… Это все подстроили!

— Погоди! Давай по порядку: из какого цеха?

— Из механического. Разметчик. Горбачев.

— А, Горбачев… Н-да… Говорили мне про тебя, говорили… Что ж, правильно тебя уволили.

— Как — правильно? За что? Я ж ничего не нарушал!..

— «Молнию» срывал? Ну, не срывал, писал на ней… Факт? Факт. Передовиков опорочивал? Факт. Ну и всякие там темные дела за тобой… А ты хочешь, чтобы мы тебя защищали? Мы защищаем людей, которые честно работают, помогают производству, а не дезорганизуют его.

— Так это все неправда!

— Ты мне байки не рассказывай! «Неправда»… Цехком разобрался, он решение начальника цеха поддерживает, и мы поддержим. Так что на нас не рассчитывай.

— Так что же мне делать?

— Что хочешь… Раньше нужно было думать.

Слова, множество слов душили Алексея. Горячих, гневных и правдивых. Но он смотрел в лицо председателя и видел, что все эти слова ни к чему, их не будут слушать и, даже выслушав, не услышат.

— Все, Горбачев. Разговор окончен.

Алексей вышел. Против двери завкома профсоюза была дверь заводского комитета комсомола. Алексей поколебался и вошел. Преждевременно располневший молодой человек читал какие-то бумаги и подчеркивал фразы толстым красным карандашом. Услышав стук двери, он поднял голову.

— Слушаю.

Алексей сказал, что он, хотя и не комсомолец, пришел в комитет, чтобы ему помогли.

— Давай, давай, что там у тебя?

Алексей рассказал. Секретарь, поигрывая карандашом, подумал.

— Постой, это не про тебя газета писала?

— Про меня… Только это неправда.

— Как это — неправда? Наша печать неправды не пишет… Ладно, я проверю, поговорю с комсоргом вашего цеха. Только имей в виду: бузотеров мы не поддерживаем! И если окажется правда — пеняй на себя. — Секретарь снова склонился над бумагами.

Грохоча башмаками по лестнице, Алексей выбежал на улицу.

Вот как они устроили всё! Он приготовился доказывать свою правоту, бороться. С ним не собирались бороться, никого не интересовали доказательства. Его просто отбросили в сторону, вышвырнули, он перестал для них существовать…

В общежитии не оказалось никого, кроме тети Даши.

— Ты что так рано? Али захворал?

— Уволили меня, тетя Даша…

— Батюшки! За что?