Горе невинным

– Из этого окна Микки слезал вниз по магнолии. Это был его потайной ход в дом и из дома. Мать так и не узнала о нем.

– О, эти тайны, надежно скрытые от родителей!.. О них можно написать целую книгу. Но если ты, Эстер, действительно обдумываешь самоубийство, то прыгать вниз лучше с крыши летней веранды.

– Там, где она нависает над рекой? Да, там наверняка разобьешься о скалы!

– Твоя беда, Эстер, заключается в том, что твое воображение слишком мелодраматично. Обыкновенные люди удовлетворились бы более простым вариантом: уютно устроились бы около газовой плиты или отмерили себе достаточное количество таблеток снотворного.

– Я рада, что ты здесь, – неожиданно мирным тоном отозвалась Эстер. – Ты ведь не против поболтать о том о сем, правильно?

– Ну, на самом деле теперь мне особенно нечего делать, – заявил Филип. – Пойдем в мою комнату и поговорим. – Эстер медлила, и он продолжил: – Мэри сейчас внизу, отправилась, чтобы приготовить мне завтрак своими восхитительными белыми ручками.

– Мэри этого не поймет, – проговорила Эстер.

– Не поймет, – согласился Филип, – ни в коем случае не поймет.

Он покатил дальше, Эстер пошла рядом с коляской. Она открыла дверь гостиной, и Дюрран въехал внутрь. Девушка последовала за ним.

– Но ты все понимаешь, – заметила она. – Почему?

– Ну, знаешь ли, бывает такое время, когда приходится думать на подобные темы… К примеру, когда на меня навалилась эта самая хворь и я понял, что могу остаться калекой на всю жизнь…

– Да, – согласилась Эстер, – тебе тогда было ужасно, невозможно тяжело. Тем более что ты был летчиком… ты летал.

– Да. Высоко в небе, там, откуда земля кажется чайным блюдцем, – согласился Филип.

– Мне ужасно жаль. Жаль в самом деле. Мне следовало бы больше думать об этом и теплее относиться к тебе!

– Слава богу, что обошлось без этого, – отпарировал Филип. – Однако, как бы то ни было, фаза эта осталась в прошлом. Видишь ли… человек привыкает ко всему. Но есть кое-что, Эстер, чего ты не ценишь в данный момент. Однако ты это поймешь, если только не будешь очень опрометчивой и глупой. А теперь давай, рассказывай все. В чем беда? Наверное, поссорилась со своим приятелем, чопорным молодым доктором. Так?

– Это была не ссора, – возразила Эстер. – Это было хуже, чем любая возможная ссора.

– Все еще исправится.

– Нет, не исправится, – заторопилась с ответом девушка. – Не исправится… никогда.

– Ты слишком перебираешь с выразительностью. Ты воспринимаешь мир в черных и белых тонах, не так ли, Эстер? И никаких полутонов?

– Что я могу поделать с этим, если я такая… И всегда была такой. Все, что я могла или хотела сделать, всегда заканчивалось неудачей. Я хотела жить собственной жизнью, стать кем-то, сделать что-то. И все без толку. Я ни на что не гожусь. Я часто подумывала закончить жизнь самоубийством… начиная с четырнадцати лет.

С интересом наблюдавший за ней Филип проговорил спокойным, деловитым тоном:

– Ну да, между четырнадцатью и девятнадцатью годами люди пачками расстаются с жизнью. В этом возрасте жизнь воспринимается непропорционально. Школьники убивают себя потому, что боятся не сдать экзамены, а девчонки лишают себя жизни оттого, что матери не пускают их в кино с неподходящими, на их взгляд, юными приятелями. В эту жизненную пору все воспринимается в ярких красках цветного кино. Радость или отчаяние. Мрак или несравненное счастье. С этим состоянием надо бороться. Твоя беда, Эстер, заключается в том, что борьба твоя затянулась.

– Мать всегда была права, – сказала девушка. – Во всем том, что она не позволяла мне делать и что я хотела делать. Она всегда оказывалась права в отношении моих желаний, а я ошибалась. Мне это было нестерпимо, я не могла выносить ее правоту! Поэтому я решила, что мне следует научиться быть храброй. И я ушла из дома, чтобы пожить самостоятельно. Я должна была испытать себя. И все пошло прахом. Из меня не получилась актриса.

– И не должна была получиться, – сказал Филип. – Ты не знаешь дисциплины. И ты не можешь, как говорят в театральных кругах, дать сбор. Ты слишком занята тем, что взвинчиваешь себя, моя девочка. Чем ты занимаешься и сейчас.

– А потом я решила, что должна завести любовную интригу, настоящую, взрослую, – проговорила Эстер. – Не глупую, девичью… С мужчиной старше меня. Женатым и очень несчастливым в браке.

– Стандартная ситуация, – заметил Филип, – и он, вне сомнения, воспользовался ею.

– О, я думала, что это будет, так сказать, великая страсть с его стороны. Ты не смеешься надо мной? – Он умолкла, подозрительно посмотрев на Филипа.

– Нет, я не смеюсь над тобой, Эстер, – мягким тоном проговорил тот. – Я достаточно хорошо понимаю, каким адом была для тебя эта история.

– Никакой великой страсти не обнаружилось, – горьким тоном произнесла Эстер. – Дешевая и пустяковая интрижка. Ничто из того, что он нарассказывал мне о своей жизни и своей жене, не оказалось правдой. Я… я сама просто бросилась ему на шею. Какой дурой… глупой, ничего не стоящей маленькой дурой я была!