Гордость нации

   Принимая во внимание близость полиции к населению, особенно в сельских местностях, позволяющую ей точно знать все там происходящее и заслуживающее быть отмеченным, прошу ваше превосходительство поручить чинам подведомственной вам полиции в случае каких-либо открытий и изобретений, проявленного тем или иным лицом творчества, или сделанных кем-либо ценных наблюдений, будет ли то в области сельского хозяйства или технологии, поэзии, живописи, или музыки, техники в широком смысле, или климатологии, -- немедленно доводить о том до вашего сведения, и затем по проверке представленных вам сведений, особенно заслуживающих действительного внимания, сообщать безотлагательно в министерство внутренних дел по департаменту полиции".

   Очнулся.

   -- Позвать Илью Ильича! Здравствуйте, Илья Ильич! Я тут получил одно предписаньице: узнавать, кто из населения занимается живописью, музыкой, поэзией или вообще какой-нибудь климатологией, и по выяснении лиц, занимающихся означенными предметами, сообщать об этом в департамент полиции. Так уж, пожалуйста, дайте ход этому распоряжению!

   -- Слушаю-с.

   -- Илья Ильич, вы вызывали исправника. Он ожидает в приемной.

   -- Ага, зовите его! Здравствуйте! Вот что, мой дорогой! Тут получилось предписание разыскивать, кто из жителей вашего района занимается поэзией, музыкой, живописью, вообще художествами, а также климатологией, и по разыскании и выяснении их знания и прочего сообщать об этом нам. Понимаете?

   -- Еще бы не понять? Будьте покойны, не скроются.

   -- Становые пристава все в сборе?

   -- Все, ваше высокородие!

   Исправник вышел к приставам и произнес им такую речь;

   -- До сведения департамента дошло, что некоторые лица подведомственных вам районов занимаются живописью, музыкой, климатологией и прочими художествами. Предлагаю вам, господа, таковых лиц обнаруживать и, по снятии с них показаний, сообщать о результатах в установленном порядке. Прошу это распоряжение передать урядникам для сведения и исполнения.

   Робко переступая затекшими ногами в тяжелых сапогах, слушали урядники четкую речь станового пристава:

   -- Ребята! До сведения начальства дошло: что тут некоторые из населения занимаются художеством -- музыкой, пением и климатологией. Предписываю вам обнаруживать виновных и, по выяснении их художеств, направлять в стан. Предупреждаю: дело очень серьезное, и потому никаких послаблений и смягчений не должно быть. Поняли?

   -- Поняли, ваше благородие! Они у нас почешутся. Всех переловим.

   -- Ну вот то-то. Ступайте!

   -- Ты Иван Косолапов?

   -- Я, господин урядник!

   -- На гармонии, говорят, играешь?

   -- Это мы с нашим вдовольствием.

   -- А-а-а... "С вдовольствием"? Вот же тебе, паршивец!

   -- Господин урядник, за что же? Нешто уж и на гармонии нельзя?

   -- Вот ты у меня узнаешь "вдовольствие"! Я вас, мерзавцев, всех обнаружу. Ты у меня заиграешь! А климатологией занимаешься?

   -- Что вы, господин урядник? Нешто возможно? Мы, слава богу, тоже не без понятия.

   -- А кто же у вас тут климатологией занимается?

   -- Надо быть, Игнашка Кривой к этому делу причинен. Не то он конокрад, не то это самое.

   -- Взять Кривого. А тебя, Косолапов, буду держать до тех пор, пока всех сообщников не покажешь.

   -- Ты -- Кривой?

   -- Так точно.

   -- Климатологией занимался?

   -- Зачем мне? Слава богу, жена есть, детки...

   -- Нечего прикидываться! Я вас всех, дьяволов, переловлю! Песни пел?

   -- Так нешто я один. На лугу-то запрошлое воскресенье все пели: Петрушака Кондыба, Фома Хряк, Хромой Елизар, дядя Митяй да дядя Петряй...

   -- Стой не тарахти! Дай записать... Эка, сколько народу набирается. Куда его сажать? Ума не приложу.

   Через две недели во второе делопроизводство департамента полиции стали поступать из провинции донесения:

   "Согласно циркуляра от 2 февраля, лица, виновные в пении, живописи и климатологии, обнаружены, затем, после некоторого запирательства, изобличены и в настоящее время состоят под стражей впредь до вашего распоряжения".

   Второй Фуке мирно спал, и грезилось ему, что второй Лафонтен читал ему свои басни, а второй Мольер разыгрывал перед ним "Проделки Скапена".

   А Лафонтены и Мольеры, сидя по "холодным" и "кордегардиям" необъятной матери-России, закаивались так прочно, как только может закаяться простой русский человек.

Витязи

   Это было как раз на другой день после выхода из национального всероссийского клуба М. Суворина, А. Столыпина, А. Демьяновича и Ал. Ксюнина.

   За столом в одной из комнат клуба сидели оставшиеся члены и, попивая сбитень, мирно беседовали.

   -- А и тошнехонько же тут, а и скучнехонько же, добрые молодцы, -- заметил граф Стенбок.

   -- Ой, ты гой еси, добрый молодец, -- возразил барон Кригс. -- Не тяни хоть ты нашу душеньку. Не пригоже тебе тако делати...

   Один рыжий националист вздохнул и сказал:

   -- О, это, гой еси, по та пришина, что русский шеловек глюп! Немецки шеловек устроил бы бир-галле мит кегельбан, и было бы карашо.

   -- Тощища, гой, еси. А что, добры молодцы, может, телеграмму приветственную Плевицкой спослать?

   -- А по какому случаю? Вчера ведь посылали.

   -- Да так послать. А то что ж так сидеть-то?