Гордость и предубеждение

В присутствии Дарси она не осмеливалась упоминать Уикема; однако Элизабет не сомневалась, что сейчас та имела в виду именно его; и связанные с этой личностью воспоминания на долю секунды вывели ее из равновесия. Тем не менее, она достойно сдержала удар и отразила нападение тем, что ответила на вопрос самым безразличным тоном. Невольно взглянув на Дарси, она заметила, что тот, изменившись в лице, внимательно ее рассматривает, в то время как его сестра от смущения потупила голову и теперь боялась даже поднять глаза. Если бы только мисс Бингли знала, какую боль она причиняет своему другу, то, несомненно, отказалась бы от этого намека; но она никогда не заглядывала так далеко, и сейчас, заговорив о человеке, к которому, как она считала, Элизабет была неравнодушна, она намеревалась расстроить лишь ее, и хотела, чтобы та обнаружила в себе нежные чувства, которыми бы ранила мистера Дарси и, возможно, напомнила бы ему о том, каким безрассудством были отмечены связи отдельных ее сестер с офицерами. Сама она ни разу не слышала о том, что мисс Дарси когда-то тоже помышляла о бегстве со своим возлюбленным. Это не было известно никому, кроме Элизабет; и мисс Бингли даже не догадывалась, что больше всего сохранить эту тайну желал бы не кто иной, как ее брат.

Невозмутимый вид Элизабет вскоре помог мистеру Дарси прийти в себя; а поскольку мисс Бингли, злая и раздраженная, больше не решалась делать упор на Уикеме, Джорджиана со временем тоже оправилась от потрясения, хотя и недостаточно для того, чтобы что-нибудь говорить. Ее брат, с которым она так боялась встретиться взглядом, едва ли вообще вспомнил о ее участии в этом деле; и, таким образом, вопрос, который был задуман с тем, чтобы отвлечь его мысли от Элизабет, наоборот, приковал к ней все его внимание.

Вскоре после этого время пребывания миссис Гардинер и ее племянницы в гостях подошло к концу; и, пока мистер Дарси провожал их к экипажу, мисс Бингли не преминула воспользоваться случаем, чтобы излить свой гнев на Элизабет, и принялась критиковать ее внешность, манеры и даже платье. Однако Джорджиана к ней не прислушивалась. Рекомендации брата были достаточными для того, чтобы убедить ее во всех достоинствах Элизабет. Она знала, что он не может ошибаться в своих суждениях, и потому тоже находила эту барышню очень милой и добродушной. Когда Дарси вернулся в комнату, мисс Бингли повторила ему некоторые отрывки из того, что уже сказала его сестре.

– Как, однако, неважно этим утром выглядела Элиза Беннет, – заявила она. – Никогда еще в своей жизни я не видела, чтобы кто-нибудь так изменился после зимы. Ее лицо стала таким черным и грубым! Мы с Луизой правильно сделали, что решили с ней больше не знаться.

Как бы сильно не понравилось это замечание мистеру Дарси, он воздержался от резкостей в адрес мисс Бингли и ответил лишь, что не находит никаких изменений, кроме того, что Элизабет загорела, в чем лично он не видел ничего удивительно, поскольку летом во время путешествий это случается довольно часто.

– Должна признаться, – не унималась та, – что я никогда не считала ее красавицей. Лицо слишком худое; кожа лишена нежности; носу не хватает выразительности; зубы, конечно, сносные, но зато самые заурядные; и в целом в ее чертах нет никакой изысканности. Что же касается глаз, которые кто-то, помнится, назвал прекрасными, то я опять-таки ничего необычного в них не нахожу. Ее острый и пронзительный взгляд мне, например, совсем не нравится. Вообще весь ее вид говорит о такой самонадеянности, что мне становится даже немного не по себе.

Поскольку мисс Бингли знала, что Дарси восхищен внешностью Элизабет, она могла бы догадаться, что это не самый лучший способ делиться своими соображениями; но рассерженные люди не всегда бывают мудрыми. Взглянув на Дарси, она заметила, что все же задела его за живое, и поспешила обрадоваться тому, что, наконец, достигла намеченной цели; а он действительно предпочитал пока молчать, давая ей тем самым возможность высказаться.

– По-моему, – продолжала мисс Бингли, – когда мы впервые увидели ее в Хертфордшире, то очень удивились, что кому-то вообще могло прийти в голову заявить, что она красива. Но особенно хорошо я помню, как однажды вечером, когда они ужинали в Незерфилде, вы воскликнули: «Она – красавица?! Да я бы скорее назвал ее мать умной». Но потом вы, кажется, немного изменили свое мнение и, полагаю, какое-то время, даже считали ее очень милой.

– Все верно, – ответил Дарси, который больше не мог сносить подобных колкостей, – однако это я говорил тогда, когда только узнал ее. С тех пор прошло уже много месяцев, и теперь я действительно думаю, что она самая прекрасная женщина из всех, кто меня окружает.

После этого он вышел из комнаты и оставил мисс Бингли довольствоваться тем, что ответ, к которому она подтолкнула его, никому не причинил столько страданий, сколько ей самой.